Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы

Только догадываться мог Макарцев, чем он, рядовой инструктор, обратил на себя внимание. Но однажды его пригласили на дачу к худощавому товарищу. Тот встретил Игоря в парке. Худощавый товарищ был в длинном габардиновом китайском плаще, с зонтиком и в калошах, хотя стоял солнечный июнь. Калоши давно прекратили выпускать, но для него делали специально на резиновой фабрике «Красный треугольник», об этом Игорю рассказал как-то по секрету директор фабрики.

Пили чай на воздухе, под липами. Макарцев старался показать, что он неглуп, скромен, и гадал, зачем он мог понадобиться. Хозяин рассказывал о том, как он по настоянию врачей бросил курить. Игорь тут же погасил сигарету. Худощавый товарищ усмехнулся и предложил должность помощника.

— Мне нужен работник, который умеет писать и понимает, зачем пишет.

Это было тем более неожиданно: считалось, что худощавый товарищ — единственный, кто пишет свои доклады сам. Игорь, конечно, согласился; отказ мог стать концом его биографии. Однако будущий шеф вдруг был назначен Сталиным редактором «Правды». Он снова пригласил Макарцева, и они опять хорошо поговорили. С тех пор Игорь стал периодически бывать на чаях (ничего более крепкого хозяин не пил). С годами чаи стали реже, но сохранялись.

Отношения эти не были ни дружбой, ни обязательными, как у подчиненного с начальником, скорее — взаимовыгодным симбиозом. За чаем Макарцев угадывал некоторые предстоящие поветрия наверху, а товарищ, предпочитающий быть в тени, узнавал дуновения снизу. Макарцев был для него партийцем того уровня, ниже которого он не опускался. Были тут и недоговоренности, но они обоих устраивали. Эту связь Макарцев скрывал даже от Зинаиды. Ему казалось, чаепития под липами чем-то унижают его, а чем — не хотел себе объяснять.

Не только отдел пропаганды ЦК руководил «Трудовой правдой», но и худощавый товарищ во время чаепитий, хотя об этом никто не говорил. Именно им Макарцев был включен в группу подготовки наиболее важных выступлений человека с густыми бровями. А затем, на XXIII съезде, — в список кандидатов в члены ЦК.

Однако чем дольше не было сучков, тем навязчивей становилась мысль об их скором появлении. Взлеты увеличивали риск падения. Макарцеву шел шестой десяток, и ему было что терять. Материальные блага он не очень ценил, но положение по-прежнему его волновало. Стабильность он мог чувствовать только в движении вверх, но в последнее время оно замедлилось. А ведь стоит остановиться, и начнешь катиться вниз. Здоровье стало не то. Каждый день, хотя и старался об этом не думать, у него что-нибудь болело: то спина (отложение солей, как говорили врачи), то печень. Он любил поесть — и переедал, любил выпить. Что касается женщин, то, когда заходил о них в мужской компании разговор, он с улыбкой говорил, что к старости понял одну простую истину: конституция у них у всех одинакова. Как говорил старик-лесничий из-под Тамбова, сколько ни ищи, у которых поперек, — не найдешь.

Разумеется, Макарцев понимал, что занятый им пост — не предел, но некая апатия и внешние причины, ему неясные, не позволяли быть активнее. «Меня порядочность погубит», — хвалил он себя за то, что не двигался вперед, как некоторые, наступая на ноги соперникам.

Несмотря ни на что, Игорь Иванович верил в торжество коммунизма. Не в средства (они себя изрядно скомпрометировали), а в результат, в счастье, которое должно наступить когда-нибудь. Не для него — для других.

В дни чешских событий прошлого 68-го Макарцев думал: не пойдем на крайность, не введем войска. Даже при Сталине с Югославией не смогли так поступить. Будь я наверху, я бы не допустил. Он симпатизировал Дубчеку, но так глубоко в душе, что и себе не признавался. Игорь Иванович не разделял самодовольства нынешних руководителей, для которых партийные функции выше человеческих. Послабления страшат их. Он бы наверняка действовал иначе, интеллигентнее. Впрочем, неизвестно, какие соображения возникли бы у Макарцева, пройди он оставшиеся четыре ступени: член ЦК, кандидат в члены Политбюро, член Политбюро, член группы сильных в Политбюро. Нет, нет! Его программа-максимум — еще одна ступень.

Внешне это раздумье никак не проявлялось. Он боялся отторжения даже внутри себя, а уж тем более вовне. Не столько инерция, сколько здравый смысл стал сильнее его самого, диктовал поступки, линию поведения. Кто-кто, а уж Макарцев не мог не предвидеть подводных течений.

У него дважды выясняли, сколько лиц еврейской национальности в «Трудовой правде». Он понимал: идеологические мышцы после чешских событий напрягаются. Он успокаивал себя, что это необходимо, что он будет соблюдать меру. Однако в середине декабря 68-го Макарцеву пришлось понервничать.