Затылок его утратил привычную окаменелость. Голова то поворачивалась к столу, то склонялась к бумагам. Еще стойко, но без прежнего подъема он продолжал:
— Трудности с уборкой были, как всегда, но они не помешали нам решить картофельную проблему. Решена также в области и зерновая проблема. Урожаи за последние три года…
Он снова воздвигал из цифр и укрепления и постаменты. Он постепенно поднимался по ним к той высоте, с которой его раз за разом приземляли. И снова председательствующий прервал его:
— Вы называете цифры. Непонятно, что это за урожаи — на корню или в амбаре? На корню? Э! На корню урожай еще не урожай! Вот был я у вас в позапрошлом, высокоурожайном году. Всюду под открытым небом бунты зерна. Еду — чую: что такое? Как подует ветер, так пахнет солодом. Подъезжаю. Осень, дождь, черная земля, а по краям бунтов майское кольцо — зелень! Проросла пшеничка, как в мае месяце. Берешь лопату, копнешь, — председательствующий встал и точным, умелым жестом показал, как берет лопату, копает, — глядишь, в кошму сплелось зерно корнями! Половина бунтов пропала! Вот он, ваш урожай на корню!
Не только щеки, но лоб, подбородок, нос Бликина залило нездоровой, лиловатой краснотой. Потери во время уборки были везде. И всегда называли цифры урожаев на корню. Почему же теперь от Бликина требовали амбарного урожая? Преднамеренная придирка? За что? Почему? Ровный, вышколенный голос дрогнул от тревоги и недоумения:
— Не один же я ориентируюсь на эти данные!
— А я не об одном вас и говорю. Плохо убираем. Четверть, а то и треть урожая оставляем в полях. А по-том подсчитываем «урожай на корню»! И твердим: «Зерновая проблема решена!»
Горечь слов относилась не только к Бликину. Но от этого ему стало еще тревожнее. Да, так было. Да, терялись при уборке тысячи центнеров зерна. Да, пропадал под снегом неубранный картофель на тысячах гектаров. Об этом знали, но сознательно умалчивали. Зачем тревожить и будоражить, если причины горестного явления коренятся во многих трудностях войны и послевоенных лет? Под покровом этих причин само явление становилось секретным, затаенным, небезопасным. И вдруг молчаливый сговор дерзко нарушен! И вдруг именно это секретное вырвано из глубин и всем напоказ обнажено, Бликину стало страшно уж не за себя: испугала сама несекретность фактов, их обнаженность. Тревога за себя перерастала в тревогу за окружающее.
Он слышал, как все тот же сухой, твердый голос, что и вначале, произнес:
— Я думаю, теперь все понятно? И снова ему возразили:
— Нет, еще не все… Не торопи.
Что одним было понятно, а другим непонятно?
Он искал в мраморных стенах привычного мраморного величия и не видел ничего скульптурного, монументального. Он видел людей. Они могли спорить. Они открыли доступ в эту комнату Кургановым и Бахиревым. Ему захотелось предостеречь: «Доступность будет употреблена во зло!»
Но он знал, что его не станут слушать.
То несоответствие меж поведением Бликина и атмосферой совещания, которое Вальган приметил в самом начале, теперь разрасталось, превращалось в столкновение. Вальган понял: «Если не опомнится, не развернется на все сто восемьдесят градусов, погорит дотла».
А Бликин не мог «развернуться на сто восемьдесят». Его мозговой приспособительный аппарат, столь совершенный в молодости, закостенел с годами. Многолетняя привычка приспосабливаться и гнуться лишь в одном направлении придала этому аппарату пагубную односторонность. И Бликин, столь безошибочно маневрировавший в прежние годы, в новой обстановке не мог ни сориентироваться, ни приспособиться, ни сманеврировать. Привычная почва уходила из-под бликинских ног, и, теряя ее, он терялся сам. Он мог лишь цепко и судорожно хвататься за привычное, казавшееся надежным.
Спасательный пояс великих дел был рядом. Не выпускать его! Говорить, говорить о том, что сделано, о том, что задумано. Говорить, говорить, говорить…
— На полях области за последние годы появились десятки машин, невиданных прежде. Такого взлета механизации не было в истории нашей области…
— Постойте, постойте! Кстати, о машинах, о механизации, — перебил председательствующий. — Была у вас статья об «антимеханизаторе». Товарищ Курганов, кажется, здесь?
Курганов приподнялся. Маленький и большеголовый, он от волнения позабыл согнать с лица неуместную улыбку и неловко молчал. Председательствующий посмотрел смеющимся взглядом.
— Так вот он какой, «антимеханизатор», гроза комбайнов! Я думал — косая сажень в плечах!
Читать дальше