Валентин Катаев - Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Рассказы и сказки.

Впрочем, поспевший кофе восстановил равновесие и положил основание прочной дружбы...

После кофе мужчины закурили пайковые папиросы. Симочка подсела на клеенчатый диван к своему лирику, и они долго полулежали, опутанные голубоватым табачным дымом. Наступал вечер. Окна просинели. Эдуард сидел в глубоком кресле, протянув тощие ноги к печке, и красные глянцевитые огонечки отражались в его глазах. Старшая сестра Лида скоблила сковородку. Она была хозяйкой комнаты. Потом она запалила бензиновый светильник. Четыре ярких коготка рванулись над тонкой трубкой, воткнутой в пробку горчичной баночки. Всю комнату оплело тончайшей смугло-золотой паутиной. Скреблась мышь. Из кухни тянуло ледяной цвелью.

Посидев полчаса, романтик нехотя поднялся. О, как ему не хотелось уходить на улицу, в темноту и холод! Его не удерживали. Вслед за ним в переднюю выбежала Лида и сунула ему в карман пачку папирос.

— Пожалте ручку, — сказал Эдуард.

Она протянула руку, которую романтик неловко клюнул.

— До свиданья, приходите к нам еще! — закричала она, наклоняясь над перилами.

— Спасибо, графиня! — буркнул романтик.

На следующий день романтик пришел опять. На этот раз он принес спинку венского стула. Он сказал:

— Вот. Еще одна сосенка. Топливо, знаете ли...

На этот раз он был чисто выбрит и очень любезен. Он необыкновенно острил, читал стихи, рыча и стреляя слюной, рассказывал забавные истории и подражал птицам. По временам его серые глаза задумчиво останавливались на разных вещах, и тогда казалось, что его занимает некая очень настойчивая главная мысль.

Пили кофе, курили и сидели при свете бензинки.

Романтик смотрел на Лиду серыми глазами, и эта толстенькая розовая девочка в пенсне, серьезная и озабоченная, у которой над туалетным столиком висел большой портрет покойного мужа, с материнской нежностью смотрела на голодного поэта, подавала ему папиросы и пришила пуговицу к пальто. С приближением вечера здоровье романтика быстро надломилось. Сначала он стал кашлять. Потом заявил, что у него жар. Потом схватился за голову и умолк. На все вопросы он мычал. Потом он посмотрел вокруг оловянными, страдающими глазами и потребовал аспирина. Через десять минут он нетвердо встал, сделал, шатаясь, два шага и заявил, что уходит. Его стали отговаривать от такого безумия. Он же упрямо натягивал пальто.

— Старик! — сказал лирик. — Ты сошел с ума! Оставайся ночевать. Мы тебя как-нибудь устроим.

— Глупости! Я не хочу вас стеснять.

— Эдя, что вы! Останьтесь, — сказала Симочка.

— Нет, нет, я пойду... Я как-нибудь доберусь. Хотя, вероятно, я в дороге упаду.

— Эдя, останьтесь, Эдя, не глупите! — умоляюще просила Лида, крутя пустой рукав его наполовину одетого пальтишка.

— Нет, нет! Я ни за что не останусь! Напрасно вы меня просите. Кроме того, куда же вы меня положите?

Его уговорили, ему обещали устроить постель на трех стульях за шкафом. Оставшись, романтик повеселел и почувствовал себя лучше. Долго еще все разговаривали, а потом начали укладываться. Лирик с подругой легли на клеенчатый диван. Это был верный друг, не так давно вынесший на себе сладкую тяжесть их сближенья. Лида легла на свою, слишком широкую для одного, кровать, пружинный матрас которой еще очень хорошо помнил грузный вес военного врача. Свет был потушен. Стесняясь друг друга и шепчась, все стали раздеваться. Послышался стук сбрасываемых башмаков, шелест юбок и шорох тел, закутывающихся в одеяла. Потом наступила тишина, и в этой тишине и темноте еще долго беззвучными мотыльками порхали, кружились те еле слышные звуки поцелуев и объятий, которые всегда окружают сон начинающих любовников. Лида долго ворочалась на своей слишком широкой постели, и пружины матраса иронически позванивали и хрустели под ней. Эдуард грубо гремел стульями за шкафом и ворчал:

— Пр-р-рохвостово ложе...

Печь погасла. Февральская ночь тянулась долго. С каждой минутой в комнате делалось все холодней. Синеньким светом наливалась комната, полная шорохов и вещей. Теплее всех было лирику с подругой.

На другой день, проснувшись в полдень, лирик был поражен странным, но трогательным зрелищем. Эдуард, плотно закутанный в голубое стеганое одеяло, мирно спал на широкой докторской постели, сопя во сне. Лиды не было; как видно, она ушла на службу.

— Вставай, вставай! — удивленно закричал лирик. — Как ты сюда попал, старик?

— М... м... — промычал Эдуард, переворачиваясь. — В чем дело? Уже пили кофе?