Алексей Шубин: Доктор Великанов размышляет и действует

— В лесу можно, — согласилась Ульяна Ивановна, — а если в поле случится?

Доктор Великанов растерянно молчал.

— Опять же, если на лошади ехать, косу с собой брать надо, — размышляла вслух Ульяна Ивановна. — И самому харчиться… Об этом тоже подумать следует…

— На первое время у меня рыбные консервы есть… — начал было доктор, но замолчал, встретившись взглядом с Ульяной Ивановной.

«Ни за что пропадет!» — окончательно решила Ульяна Ивановна.

— Против того, чтобы ехать вам, Арсений Васильевич, возражений нет, но одному ехать невозможно… Вот, если бы, к примеру, я с вами была… или еще кто.

Ульяна Ивановна так испугалась собственных слов, что потупилась и покраснела. Впрочем, доктор этого не заметил.

— Ульяна Ивановна! План мой небезопасен, и я вовсе не хотел бы, чтобы кто-нибудь, тем более вы, рисковал…

— Вот уж такие слова от вас, Арсений Васильевич, мне вовсе обидно слышать, — быстро отозвалась Ульяна Ивановна. — Сколько вместе работали, сколько ночей на командном пункте друг против друга сидели, а теперь вы мне про опасность рассказываете.

Доктор Великанов, разумеется, сейчас же сообразил, что был не прав.

— Ульяна Ивановна! — с чувством сказал он. — Я не скрою — меня очень радует, что вы одобрили мою мысль и изъявили желание быть моим товарищем в ее выполнении. Скажу откровенно — лучшего товарища и спутника я не желал бы…

Такое заявление доктора глубоко взволновало Ульяну Ивановну. Чтобы скрыть смущение и радость, она поднялась.

— Тогда, Арсений Васильевич, собираться надо не откладывая. Медикаменты, инструменты, принадлежности всякие — этим вы заведуете, а уж продукты, одежда и всякое хозяйство — моя забота.

Сказав Ульяне Ивановне, что он не хотел бы лучшего спутника и товарища, доктор Великанов, конечно, был вполне искренен: в ее хозяйственные способности он верил больше, чем в свои собственные. И был прав: можно было залюбоваться, глядя, как ловко и быстро начала расправляться Ульяна Ивановна с тюками, ящиками и чемоданами. Несомненно, это была вдохновенная, творческая работа, вмешиваться в которую доктору не следовало.

И, когда, покончив со сборами, Ульяна Ивановна задержалась на несколько минут, чтобы в последний раз полить цветы, доктор Великанов не стал протестовать. Был ли этот поступок необходим, сказать трудно, но он был прост, гуманен и прекрасен.

Потом Ульяна Ивановна очень просто сказала:

— Теперь, кажется, все!..

И заплакала.

Доктор Великанов выходил из больницы следом за Ульяной Ивановной. Он нарочно немного приотстал, так как у него чуть-чуть дрожали руки, а он ни за что на свете не хотел, чтобы это кто-нибудь заметил.

Сказать, что отъезд доктора Великанова и Ульяны Ивановны прошел совсем гладко, — нельзя. Виновником недоразумений и задержек явился гнедой больничный мерин Мазепа. Кто, когда и при каких обстоятельствах опозорил его такой кличкой, — неизвестно, но она была закреплена за мерином совершенно официально, значась в его лошадином паспорте. И нужно сказать, она в какой-то мере соответствовала его характеру и облику. Мазепа был стар, ехиден, ленив и, кроме того, большой лакомка.

Появление на конюшне доктора Великанова и Ульяны Ивановны не очень удивило Мазепу: он знал обоих. Но когда они намекнули, что желают воспользоваться его услугами, он запротестовал. Если бы рассерженная Ульяна Ивановна в конце концов не пустила в ход своего кулака, процедура надевания хомута и шлеи затянулась бы до вечера. Затем Мазепа очень долго не соглашался войти в оглобли, а уже совершенно запряженный — выдернул вожжи из рук доктора, наступил на них левой задней ногой, весьма недвусмысленно угрожая докторским очкам подкованным копытом правой ноги. Доктор с большим трудом сумел овладеть рычагами управления.

Наконец путники уселись на подводу. Напрасно Ульяна Ивановна уговаривала доктора отдать ей вожжи. Он был непреклонен.

— Это совсем не женское дело, — объяснил он, слегка хлестнул Мазепу и сказал: — Но!

Мазепа, успевший распознать полную неопытность доктора Великанова в вопросах конно-гужевого транспорта, насмешливо на него покосился, пренебрежительно махнул хвостом и остался недвижим. Положение создалось критическое: доктор прекрасно сознавал, что дальнейшее промедление может снизить его авторитет в глазах спутницы. Поэтому он что есть силы хлестнул Мазепу вожжами по упругому, лоснящемуся заду и, вспомнив одного знакомого кучера, пропойным басом сказал еще одно в высшей степени грозное «но».