Владимир Билль-Белоцерковский - Пять долларов

– Хорошо! Адрес?

«Акула» что-то записывает, кладет трубку.

– В чем дело? – обращается он ко мне.

– Работы!

– А деньги есть?

– Есть, есть! – встрепенулся я. – До сегодняшнего дня хранил!

Владелец биржи испытующе смотрит на ценя.

– Есть деньги! – торопливо повторяю я, вкладывая в это слово всю душу, всю боль, все мои чаяния и надежды. Как он медлит с ответом! Каждая секунда – вечность. А вдруг – раздумает? Он переводит глаза на группу других безработных, шныряет по их лицам. От нервного напряжения я готов кричать и топать ногами.

– Ладно! – слышу я наконец. – Заходи. Я бегу за ним в другую комнату. Он садится на стул.

– Тридцать долларов в месяц, – говорит он.

Тридцать долларов, жалованье ничтожное, но время такое, что раздумывать не приходится.

– Хорошо, – соглашаюсь я.

– Деньги! – командует он.

Я вынимаю кошелек. «Акуле» полагается десять процентов с месячного жалованья. Это означает три доллара. Мне, следовательно, еще остается два доллара на еду, подкрепить себя перед работой. Отлично. Трясущейся рукой я кладу на стол три доллара.

– Мало! – слышу я жесткий голос.

– Десять процентов, как полагается… – бормочу я.

– Мало! – Он собирается подняться со стула. Я быстро кладу еще доллар.

– Мало! – в голосе раздражение и угроза. Он встает.

Я кладу свой последний доллар.

– Все! – и выворачиваю наизнанку кошелек. Он поворачивается ко мне спиной.

«Уйдет! Уйдет!» – Я теряю рассудок. Одним прыжком я загораживаю ему дорогу.

– Давай! – я угрожающе роюсь за пазухой, хотя там ничего нет.

– Давай!

«Акула» испуганно отшатывается. Садится за свой стул и пишет записку. Уже в дверях я слышу голос:

– Вон!

Плевать… Мне хочется кричать, бежать, смеяться. Перебегая улицы, я слышу проклятия шоферов по моему адресу. Теперь я буду жить! Жить!.. Где мой друг столяр? И только в сквере, в тишине, я прихожу в себя. Сомненье подтачивает мою радость… Выдержу ли я эту работу? Ведь я истощен и слаб! Через четыре дня я должен явиться на клеевую фабрику. Работа тяжелая. Будь у меня что продать, я бы поел, подкрепился бы за эти дни. Но у меня нет ничего, кроме галстука. С большим трудом мне удается продать его на рынке за десять центов. Три дня трачу по центу в день. Покупаю на цент четыре конфетки-ириски. Питательней ничего на эти деньги не найдешь! Эти четыре конфетки и маленькая сальная свеча, которая тоже идет в пищу, – моя порция на день, – у меня случайно осталось три свечи. При жизни столяра мы освещали ими палатку. А утром, на рассвете, перед тем как итти на работу, впервые за несколько месяцев я выпиваю чашку горячего кофе за пять центов и сразу съедаю на два цента восемь штук ирисок. Чувствую себя бодрей, но до фабрики несколько километров, и бодрости моей хватает только, чтобы добраться до ее ворот… Вот, наконец, и фабрика. Робко дергаю за ручку звонка. До боли колотится сердце. С трудом перевожу дыхание, когда открывается калитка. Проходя по двору, словно в тумане, вижу какие-то сараи, надстройки, навесы и силуэты людей. Куда ни повернись – кучи отбросов, кожи, жил. Тяжелый запах. Кто-то берет у меня записку «акулы». Потом подводит к яме, сует в руки тяжелые вилы и велит содержимое ямы выбросить наверх, на платформу. Я спускаюсь в яму. Ноги мои ступают по липкой, вонючей массе. Как бы ни было тяжело, я должен выдержать до вечера. Во что бы то ни стало!

Вечером, попросив расчет за день, я поем, за ночь высплюсь и к утру окрепну. Дальше пойдет легче.

Но через полчаса я уже дышу, как испорченный паровоз. Легким не хватает воздуха. Пот заливает глаза. Масса густая, твердая, клейкая. Вместо полных вил я с трудом отрываю небольшие куски. В другое время я бы легко справился с такой работой, но я сейчас истощен.

– Плохо у тебя идет дело, – доносится сверху убийственный голос.

– Никуда не годится, – говорит мастер.

Я вздрагиваю и задираю вверх голову.

– Тяжело, – хриплю я в ответ. – Голодал…

– Пожалуй, и до обеда не дотянешь, – продолжает мастер.

Покачав укоризненно головой, он уходит. Неужели не дотяну? Ведь я уплатил за это место «акуле» пять долларов. Пять долларов! Заскрипев зубами, с проклятием и отчаянием вонзаю вилы в массу, как в грудь смертельного врага. Рванул! Вырвал большой кусок, но одновременно послышался треск…

Отчаяние на миг придало мне силу. Я сломал зуб на вилах. Вернувшийся мастер от изумления только руками развел.

– С отчаянья, – упавшим голосом поясняю я. Он приносит мне новые вилы.