Владимир Билль-Белоцерковский - Пять долларов

Толпы безработных на бирже тают. Но работы все нет.

Я устал ждать, у меня больше нет сил. Но я буду терпеть еще месяц! Последний месяц! А потом… Пропадай мои пять долларов! Нелепо носить при себе такой капитал и подбирать на рынке остатки овощей и фруктов. Но и на рынке я не один. Мексиканские и негритянские ребята такие же безработные, как и я. Стайками, щебеча, как воробьи, порхают дети по рынку. Они проворнее нас, взрослых. Часто я ухожу с рынка, не проглотив даже листа салата. И снова брожу по улицам, мысленно пожирая все, что расставлено на витринах. Глотая слюну и быстро-быстро двигая челюстями, воображаю, что ем. Теперь даже и в воображении я начинаю экономить. Мне кажется недопустимой роскошью даже мысленно есть дорогие яства. Я разрешаю своему воображению пожевать заплесневелую котлетку или кашу десятицентового обеда. В конце концов эта пустая жвачка доводит меня до исступления. Кажется, будто хищный зверек гложет твое нутро, ледяные пальцы мнут внутренности. Раскаленная игла щупает сердце. Перед глазами то черные, то огненные, то зеленые круги. Тошнит. Кружится голова. Свернувшись в клубок, сжимаю руками живот и вою…

Шестой месяц… Ночь… Столяр лежит, завернутый в полотнище и еле шевелит губами. Он умоляет меня не вызывать карету скорой помощи.

– Зачем? Я знаю, что обречен… Не тревожь меня… Я тебе и так благодарен. В последние дни я убедился, что главное в жизни – это дружба.

Кашель прерывает его бормотание. Он замолкает… Я сижу не шевелясь и прислушиваюсь к его дыханию.

– Когда свершится революция, надо будет наказать магнатов голодом, – бормочет он. Через некоторое время он шепчет: – У меня в кармане завещание…

«Бредит», – подумал я. Во мраке, на глухом пустыре, – жутко. Тихо, на цыпочках, я ухожу звонить в больницу. Несмотря на мой тревожный голос, из трубки телефона женский голос спокойно ответил, что мест нет, но, может быть, к утру освободится. Я бросил трубку.

«Может, к утру освободится» – это означало: «если кто-нибудь умрет»…

Вернувшись, я укрыл товарища частью своего полотнища. Прижался к нему спиной, Я начал придумывать такую еду, которую можно было бы получить бесплатно и которую никто, кроме меня, не догадается есть Никто, кроме меня… Кто сказал, что мясо собак, кошек, ворон не съедобно? Что за барские предрассудки! Мясо щенят, вероятно, вкусно и нежно, как мясо кролика! Попадись мне сейчас щенок, я бы здесь, на пустыре, зажарил его. Я даже ощущаю запах жареного мяса и вдыхаю его аромат. Жую-жую… Да и зачем, собственно, жарить, когда проще сварить его! И я снова жую… Кто сказал, что мясо надо обязательно жарить, тушить, когда его можно есть сырым? И я жую, жую, жую… Лицо мое горит. Мелкая дрожь трясет руки и ноги. Но я жую, глотаю, давлюсь. Я весь в жару, в поту… Я перехитрил мир. Я не завишу от его предрассудков. И я лукаво и тихо смеюсь… Потом сон: пять долларов… Монеты растут, растут, сверкая, вертятся, застилают небо… Потом кошмар: на мне черная мохнатая шерсть. Я не то волк, не то пещерный человек. Я грызу труп своего товарища столяра. На его мученическом лице укор. Просыпаюсь шумно дыша, в ужасе.

Чуть брезжит рассвет. Рука моя ударяется О что-то твердое, как бревно. Это тело столяра. Я отдергиваю руку, как от раскаленной плиты. Вскакиваю, отбегаю, возвращаюсь. Наконец робко сбрасываю с него полотнище. Он лежит лицом вниз. Перевертываю. Его добрые глаза закрылись навеки. На лице покой. В кармане пиджака торчит помятый конверт. Вспоминаю, что он бормотал о каком-то завещании. Уж не оно ли? Читаю: «Завещаю свой скелет моему благороднейшему другу Вилли Брайту на предмет продажи его в анатомический музей». Число, подпись… На отдельной бумажке приписка: «Мой дорогой Друг, это все, чем я могу тебя отблагодарить…» Жуткое чувство охватывает меня, я торопливо уничтожаю эту бумажку.

Рассеивается утренний туман. Все гуще шум пробуждающегося города… Мир опустел и превратился в бесконечный заглохший пустырь.

Седьмой месяц…

– Друг-то твой не дождался революции, – | ехидно замечает маляр.

– А ты не дождался лавочки, – отвечаю я. – На днях околеешь. Карета ждет тебя! – говорю я зловеще.

Бормоча проклятия, он отходит от меня. Я не в силах больше терпеть. Эти пять долларов сводят меня с ума. Ждать или проесть?! Может, и я на днях неожиданно заболею, умру, и мои пять долларов впрок не пойдут. Разговаривая вслух и обращая на себя всеобщее внимание, я плетусь к бирже. В последний раз я хочу взглянуть на рожу «акулы», убедиться в бесцельности ожидания работы. Глупо и бессмысленно хранить пять долларов! Получить работу – так же безнадежно, как надеяться найти на улице бриллиант. Рассуждая, я незаметно очутился у биржи. Народу меньше и на лицах беспросветная тоска и апатия. Нет! Больше ждать я не буду. Сегодня же съем, загуляю! Закажу ростбиф, бифштекс, пудинг и виски!.. Весь свой капитал, все пять долларов! Сразу! В один присест! В последний раз я подхожу к перегородке, но так решительно, что «акула" удивленно вскидывает на меня свои серые колючие глаза. В это время звонит телефон.