Петр Капица - Ревущие сороковые

Нашего молчаливого старпома никто не ждал на берегу. Видимо, поэтому он был мрачен и краток:

— Ладно, скрывайтесь с глаз на сутки. Можете и сегодняшнюю ночь прихватить, но не больше. Помните — холостяки тоже люди.

Всем китобоям, без учета должностей и рангов, был выдан щедрый аванс. Радуйся на родном берегу, гуляй!

Мне пришлось так составить график увольнений, чтобы каждый пожил на берегу. Дела В было много. Каюту я покинул лишь поздно вечером.

Леля истомилась, поджидая меня в гостинице.

— Наконец-то! — с укором воскликнула она. — Совести нет у людей — столько держать на корабле!

Леля зажгла свет. Гостиничная комната сразу преобразилась, стала праздничной. Посреди круглого стола высился огромный букет белой акации, вокруг стояли бутылки с вином и аппетитно разложенные закуски. Казалось, что стол накрыт не на двух человек, а по крайней мере на дюжину голодных китобоев.

— Ого! Богато! Не зря же я так спешил… рвался сюда.

— Не выдумывай, знаю, как ты спешил. Пришел чуть ли не в полночь. Познакомься с дочкой. Ее зовут Машенькой.

Крошечное спеленатое существо лежало на небольшом диване, огороженном креслами, и безмятежно спало.

— Похожа на тебя? — спросила Леля.

— Чуба не хватает, — шутя ответил я. Мы так истосковались друг по другу, что стоило Леле прижаться ко мне, как я ощутил необъятную, разрастающуюся нежность…

Опьяненные близостью, мы лежали рядом и разговаривали, забыв обо всем окружающем. Лишь слабый голосок дочки вернул нас к действительности.

— Машенька проснулась! — всполошилась Леля. — Видно, проголодалась.

Она соскочила с постели и босиком перебежала к огороженному диванчику.

Прохладный воздух колыхал ажурную занавеску большого окна. «Машенька может простудиться», — подумалось мне. Я встал и прикрыл окно.

Вернувшись, я присел на постель и закурил. От первой затяжки закружилась голова. И тут я вновь вспомнил о ребенке и сразу же погасил сигарету.

Когда насытившаяся Машенька сонно отвалилась от груди, Леля уложила ее на место и вернулась ко мне с улыбкой счастливой усталости.

— Мы же с тобой еще ничего не ели, — сказала она. — Давай пировать.

Шел четвертый час ночи, но какое это имело значение. Мы сели за стол и наполнили бокалы.

— За что пьем? — спросила Леля.

— Чтобы не разлучаться хотя бы летом, — ответил я.

— Но ведь ты опять будешь скучать по морю?

— Ничуть, объелся им. Буду смотреть только на тебя.

— Но если я услышу, что в море было лучше, пеняй на себя.

— Это что — угроза?

— Нет, предостережение. Моряцкие жены, здесь их полна гостиница, все жалуются на тоскливую жизнь без мужей. Жалуюсь и я… Но что поделаешь? Выйдя за тебя замуж, я, оказывается, обрекла себя еще и на скитания. Ведь жена моряка должна быть готова сорваться с места и мчаться в любой конец страны, куда бы ни прибыл корабль мужа. Лететь на самолете, трястись в машине, ездить без плацкарты в переполненных поездах. И все для того, чтобы побыть вместе несколько дней.

— Зато каких! — воскликнул я. — Ради них стоит ринуться на край света. Другие за всю жизнь ничего подобного не изведают. Да, это трудно — быть женой моряка.

— Я, наверное, никогда этому не на-учусь, — печально призналась Леля. — Такая уж натура. Но буду стараться.

В пути думалось, что, как только мы доберемся до родных берегов и китобойные суда поставят на ремонт, нас немедля отпустят отдыхать на все лето.

Мы, как спортсмены, закончившие марафонский бег, заметно выдохлись и, казалось, ни на какую работу сейчас не годились. Каждый мечтал об отдыхе на зеленой травке в таком месте, где по утрам можно пить парное молоко, пройтись босиком по росе, вдыхать смолистый запах бора и, освежась в речке, лежать на солнце, ни о чем не думая.

Но нам еще на неделю пришлось задержаться в Одессе. После трехдневного отдыха коммунисты флотилии собрались на партийную конференцию.

С отчетными докладами выступили капитан-директор и Куренков. Прения были интересными. Имена косатковцев и пингвиновцев склонялись не раз. Бдительный инспектор Стайнов, говоря о нас, решил упрекнуть командование.

— Иностранцы на флотилии оказались недостаточно изолированными, — сказал он. — Не мы их перевоспитывали, а они дурно влияли на нестойкие элементы. Ярким примером может служить разболтанный экипаж «Пингвина». В учителя пингвиновцам дали гарпунера, который подозрительно хорошо владел русским языком и распространял религиозные бредни. Пингвиновцев опекал не только Иван Владимирович, но и… — что греха таить! — наш Михаил Демьянович. Он утерял бдительность. По просьбе пингвиновцев даже ходатайствовал за некоего космополита, известного в кейптаунских трущобах под кличкой «Сигге Восьмой». Якшание с иностранцами, как нужно было полагать, привело к неприятностям: при таинственных обстоятельствах в океане пропал убитый кит. Надо бы эту историю поднять и вновь расследовать. Думаю, что откроется нечто не очень приятное…