Николай Самохин - Рассказы о прежней жизни

Задрав обнаженные головы, все здесь смотрели на колокольню, с пустыми пока ещё проемами, похожими на распахнутые в крике рты. В один из проемов высунуты были три толстые балки с блоками на них. Веревки, перекинутые через блоки, спускались вниз и привязаны были к ушам стопудового колокола, покоящегося на слегах. Вокруг колокола расхаживал густо заросший волосьями поп, кропил его святой водой.

На колокольне тоже обнаружилось движение. Какой-то человек там мелькал, показываясь то в одном, то в другом проеме.

Сосед Пуськина, козырьком приставив ладонь ко лбу (шляпу он, как все, снял), всмотрелся.

— Егор Пузырев верховодит, — пробормотал. И, не найдя, с кем поделиться, кивнул через плечо Пуськину: — Ну, будет спектакль!

— Какой спектакль? — поинтересовался Пуськин.

— Егоршу Пузырева не знаете? — обернулся «учитель» к Иннокентию Васильевичу. — Не здешний? — И тут лишь разглядел, кто рядом. Смерил Пуськина прищуренным взглядом сверху вниз. И — обратно. И оценил, видать, его опереточный наряд. — Да вы, сударь, не из мужиковствующих ли будете? — спросил насмешливо. — Ну, в таком разе не стану предвосхищать, удовольствие вам портить. Впрочем, какой именно спектакль, и сам не знаю. Но без спектакля не обойдется — уж поверьте.

Егор Пузырев вырос, наконец, в том проеме, из которого торчали балки, ступил на них одной ногой, поднял руку с шапкой.

Толпа стихла.

— Православные! — зычно крикнул Егор. — Приступай!

Из толпы выделились три группы дюжих мужиков, подняли с земли веревки, нанизались на них в очередь, как при игре в перетягивание каната.

— Па-шел! — махнул шапкой Егор.

Мужики враз уперлись ногами в землю, откинулись назад.

Веревки дружно напряглись, колокол дрогнул и мягко, чуть покачиваясь, поплыл вверх.

Мужики, клонясь все сильнее, отпячивались на три стороны, местами тесня толпу зрителей.

На высоте примерно двух третей колокольни колокол вдруг встал.

— Доржи-и-и! — истошно завопили в толпе.

— Не отпущай!

— Навались, родимые!

А мужики и так почти лежали на земле. Колокол стоял, будто впаянный в небесную лазурь.

— Ба-тюшки-и-и! — стонала толпа.

— Ти-ха! — рявкнул сверху Егор. И, дождавшись тишины, неторопливо почесал затылок.

— Не в ефтом дело, однако, — раздумчиво сказал он и поскреб теперь в бороде — словно гадал: «А в чем же дело?» И догадался: — Вот што, православные! Колокол дальше не пойдеть. Видать, грешников многовато тута, промеж вас. За грехи, стало быть, за ваши — наказание.

— Чего буровишь-то?! — крикнули ему. — Ты скомандуй — пущай ишо приналягуть!

— Скомандуй! — усмехнулся Егор — Сам скомандуй, Командёр… Ты поглядь — они уж и так пластами лежат. Вот-вот пупки поразвяжутся… А хоть бы и ослабили… Говорю, не в ефтом дело. — И он скомандовал: — А ну, мужики, ослабь!

— Ку-ды?! — шарахнулась толпа. — Сдурел!

— Ти-ха! — опять рявкнул Егор. — Не бойсь, мужики! Ослабляй!

Мужики боязливо оторвали задницы от земли.

Веревки провисли.

И — о чудо! — колокол не упал.

Это был какой-то неизъяснимый фокус.

Толпа обессиленно сомлела.

— Ягорушка! — жалобно пискнула из гущи ее какая-то старушка. — Чаво ж теперь-то?!

— А вот чаво! — Егор грозно распрямился. — А вот Чаво! — И он торжественно, напевно-раздельно как-то выкрикнул:

— Пап-рашу господ снохачей вый-тить из народу!

По толпе прокатился ропот сложной гаммы. Она колыхнулась, как тронутая внезапным ветром трава, зашелестела приглушенно и разноголосо.

Никто, однако, не покинул ее.

— Ишо раз говорю: господа снохачи, уйдитя отселя добром! Колокол дальше не пойдеть! Вот вам крест! — Егор широко, размашисто перекрестился.

И — потянулись… Бородачи. Кряжи. Отцы семейств. В самом мужицком соку здоровяки… Гуськом. Один за другим. Надвинув шапки на глаза. Конфузливо сутулясь… Четырнадцать штук.

Толпа взорвалась.

Парни гоготали. Улюлюкали им в спину.

Старухи злобно плевались: «Кобели!.. Срамцы!»

Молодайки хихикали, прикрывая рты платками.

Егор переждал сумятицу. Еще потянул паузу. И спросил ровным, будничным голосом, удивленно даже как бы:

— Черепузов? Пантелеймон Кузьмич?.. А тебя рази не касаемо?

— Тьфу! — яростно плюнул лавочник, стоявший в переднем ряду. И шапкой оземь ударил. И так, не подняв её, пошагал вой.

— Бес! — болезненно крикнул, приостановившись. — Истинно, бес! Чума!.. Сам гореть будешь! Сковородки блудливым своим языком лизать!

Егор Пузырев спокойно перенес его ругань. Даже головой не ворохнул. Чуть склонился вниз и отдал распоряжение: