Олег Селянкин - Вперед, гвардия!

Работы было много, а события торопили, подстегивали. Не успели фашисты опомниться от внезапного удара на Днепре, ещё не нашли они мало-мальски правдивого объяснения для своего бегства и их пропагандисты по инерции ещё кричали о неприступности «Голубого вала», о том, что русские выдохлись, исходят кровью, как два новых мощных удара обрушились на врага.

Долго советские войска, подобно потоку, встретившему на своем пути затор из бревен, с каждым часом всё больше усиливали свой напор; ждали только, когда командование укажет то самое решающее звено, на которое нужно обрушиться в первую очередь. Наконец это звено было найдено. И как опытный сплавщик взмахом багра разрушает затор, так и советское командование сокрушило вражескую оборону. Фронт был прорван. В образовавшуюся брешь ринулись те самые войска, которые были «уничтожены» в сорок первом году, которые ещё недавно фашисты называли «обескровленвыми»; не с «топорами» и «охотничьими ружьями», а с новейшими автоматами шла советская пехота; не «фанерные танки», а настоящие — быстрые, грозные — вспарывали оборону фашистов и утюжили их тылы; сотни, тысячи краснозвездных самолетов повисли над фронтом.

Под этим дружным натиском рассыпался вражеский фронт вокруг Ленинграда, и впервые за много месяцев жители города смогли спокойно ходить по своему городу.

Фашисты вновь подтянули войска к Ленинграду, вгрызлись в землю, приготовились здесь принять новый удар, но он обрушился на другой участок фронта, и снова по фашистским тылам поползли знакомые и страшные слова: «Котел! Капут!». Эти слова были пророческими: в Корсунь-Шевченковском «котле» окончили свой кровавый путь восемьдесят тысяч фашистских солдат и офицеров.

После этого на фронте наступило кажущееся затишье. Нехотя перебрасывались снарядами пушки, сухо пощёлкивали снайперские винтовки, а в сводках Совинформбюро изо дня в день стала появляться одна и та же фраза: «За истекшие сутки на фронтах существенных изменений не произошло».

Однако с каждым днем всё активнее прощупывали разведчики оборону фашистов, всё настойчивее становились поиски; по «зеленой улице» неслись к фронту эшелоны с танками и пушками; под покровом длинных зимних ночей перегруппировывались войска — тайно создавались мощные тараны.

Хотя Днепр и был ещё скован льдом, хотя и стояли недвижимы на клетках боевые катера, а в штабе Голованова почти не умолкали телефонные звонки, шифровки пачками ложились на столы.

— Когда катера смогут доставить бензин и взять на себя охрану переправ? — запрашивали из-под далекого Мозыря.

— Материальные ресурсы изыскивайте сами, — усталым голосом в который уже раз брюзжал недовольный снабженец.

«Разработайте план боевых операций на период весеннего половодья», — требовала шифровка.

И все нужно обдумать, подготовить, всем ответить, а тут ещё Чигарев…

Голованов вздохнул, пригладил рукой волосы и сказал, возвращаясь к столу:

— Приехал Норкин.

— Когда? — спросил Ясенев и весь подался вперед.

— Часа два назад его видели на вокзале.

— Прямо в часть ушел?

Контр-адмирал покачал головой. Нет, на Норкина это не похоже. Основные правила службы он знает, любит, уважает их и не нарушит без особой причины. Но сомнение вкралось в душу. Разумеется, нет ничего страшного и в том, если он прошел прямо в часть. Вот только обидно: о нем здесь думают, заботятся, может быть даже и любят той скупой фронтовой любовью, которая не позволяет давать волю чувствам, а он не ценит этого. Разве не они с Ясеневым упросили наркома отозвать его с Волги и отправить на курорт, а теперь вновь вытребовали себе?

— Что ж, у него там дружки, — не то с грустью, не то с завистью сказал Ясенев.

— А мы с тобой для него кто? — резко повернулся Голованов, насупился и тем самым окончательно выдал себя.

В это время в кабинет и вошел Норкин.

— Разрешите войти, товарищ контр-адмирал? — спросил он.

Голованов вскинул на него глаза и ответил, усмехнувшись:

— Входи, пропавшая грамота.

Сказал адмирал три слова, но сказал просто, душевно, и Норкину почудилось, что он попал домой и перед ним не строгий начальник, а родной отец, соскучившийся о сыне. И готовая фраза: «Прибыл в ваше распоряжение» — выученная за годы службы фраза, которую он слышал и сам произносил сотни раз, — вылетела из головы.

— Приехал, — сказал Норкин и как-то по-детски радостно и открыто посмотрел сначала на Голованова, а потом на Ясенева.