Назавтра письмо было вложено и заклеено в большой конверт, на конверт с обратной стороны легли пять круглых сургучных печатей…
В конце октября, когда София Павловна уже ходила по комнатам в теплом махровом халате, когда по вечерам сиживала за столом и разливала чай, когда все чаще они с Василием Антоновичем возвращались к разловору о поездке в какой-нибудь из крымских санаториев, Василия Антоновича вызвали в Москву.
Юлия давно переехала к Владычину, в ту уютную квартирку, которая ей так нравилась. В ее комнате поселился Павлушка, потому что, в ожидании, когда молодоженам дадут жилплощадь в одном из новых домов химкомбината, Майя переселилась к Денисовым, и они с Александром по-прежнему занимали бывший кабинет Василия Антоновича.
— Ребятушки, — говорил им Василий Антонович, собирая вещички в чемодан. — Берегите, пожалуйста, мать. Не давайте ей до моего возвращения выходить на улицу. Ей еще нельзя. Знаете, какая она легкомысленная! Наглотается холодного воздуха, и опять что-нибудь…
При этих сборах была и Юлия.
— Дорогой Василий Антонович, — сказала она. — Ваши ребятушки-детушки всецело и полностью заняты собой. Если вы хотите, чтобы легкомысленная София Павловна раньше времени не наглоталась холодного воздуха, надо обращаться к ветреной, неположительной, не слишком устойчивой морально Юлии Павловне.
— Хочу и обращаюсь, — сказал Василий Антонович. — Юлия Павловна, пожалуйста…
— Знаете, это не совсем правда, — сказала не сразу нашедшаяся Майя. — Я не согласна, что нам с Шурой нельзя верить. Пожалуйста, Василий Антонович, не думайте так…
Поезд гремел колесами сквозь ночь. Василий Антонович не спал. Ему уже сообщили по телефону, что, кроме него, на Президиум ЦК вызваны Артамонов и члены бюро Высоногорского обкома, вызван из Приморской области Ковалев, вызваны секретари обкомов других областей, граничащих с Высокогорской. Предстоит большой, трудный, суровый разговор. Как все пойдет, как повернется? Спать было невозможно. Надо бы зажечь свет да почитать книжку, которую он захватил с собой. Но не хотелось беспокоить полковника, храпевшего на верхней полке. Василий Антонович только чиркал спичками, закуривая одну за другой пахучие сигареты нового сорта с антиникотиновыми фильтрами.
За окнами громыхали станции, свет фонарей врывался в купе. Затем опять устанавливался мрак, и в этом мраке хотелось поскорее вычитать то, что предстояло назавтра в Москве. Василий Антонович не раз бывал на заседаниях Президиума ЦК, в Кремле. Он знал приемную, где люди ожидали вызова в зал. В ней почему-то всех одолевала жажда, и поэтому на столике в соседней тесной комнатке всегда стояли батареи бутылок с нарзаном, боржомом, вишневыми, лимонными, апельсиновыми шипучими водами. Знал Василий Антонович и узкий зал заседаний. Окна, как войдешь, — справа. Посредине длинный стол, покрытый зеленым. По обе стороны его сидят члены Президиума. Во главе — там, где микрофон усилителя, — место председательствующего. Атмосфера строгая, требующая продуманных слов и точных фактов. Ни у кого там нет времени, чтобы выслушивать досужие рассуждения, красноречия никому не надо.
К тревоге ожидания примешивалось и неприятное чувство, возникшее при чтении только что, перед самым отъездом, полученного письма от Суходолова, — даже Соне не успел его показать. Суходолов писал из Высокогорска, что до него дошли результаты голосования на областной конференции. «Глас народа — глас божий, — вспомнил Василий Антонович эти строки. — Шестьде сят с лишним голосов против — это первый звонок тебе, Василий». Шестьдесят с лишним! — видимо, голоса против Огнева молва относила на счет Василия Антоновича. Покачал головой, читал мысленно дальше: «Черствость никогда не укра шала человека и черствый человек никогда не кончал хорошо. Я человек, не радующийся чужим бедам, но я убежден, и день тот недалек, когда тебе придется расплачиваться за свою черствость. Я радуюсь другому — тому, что вырвался от тебя, что работаю не с тобой, а с Артемом Герасимовичем Артамоновым. Это совсем иной тип руководителя, широкого и не мелочного».
Вот так — широкий и не мелочный. А что же он, Василий Антонович, — узкий и мелочный? Может быть, именно это скажут ему завтра на том высоком, строгом заседании?
Чем, чем закончится завтрашний день? «Что будет, что будет, что будет?» — стучали колеса вагона. Вагон раскачивало и мчало, мчало и мчало сквозь ночь…
Читать дальше