Борис Полевой - Глубокий тыл

— Что же, Нюша, ты будто мне и не рада?

В семье Анну всегда звали — отецкая дочь. Она росла такая же видная, статная, как Степан Михайлович, с такими же волнистыми русыми волосами, какие были когда-то и у него, и только глаза у нее были карие, а у него даже и в старости обращали внимание своей веселой ситцевой голубизной. И, вероятно, потому, что своего рассудительного, всегда ровного, ласкового отца она любила больше, чем прямую, резкую на язык мать, то, что она теперь узнала, потрясло ее особенно сильно.

Улыбка постепенно исчезла с лица Степана Михайловича.

— Ты чего смотришь, как солдат на вошь? Что с маткой? Больна?.. Умерла?

Он протянул к дочери руки, но та оттолкнула их.

— Уйди. Опозорил всех…

Недоумение сменилось на лице Степана Михайловича гневом. Даже губы дрогнули от обиды.

— Стой! Что ты мелешь… Девчонка!

— Старый человек, столько из семьи на фронте… Внучку фрицы убили, а он тут с гитлеровскими офицерами чаи-сахары разводит…

Степан Михайлович был совсем ошеломлен:

— Которую? Галку, Лену?

— Да при чем тут Лена! Женя погибла… Что-то сообразив, старик даже вздохнул с облегчением:

— Да не погибла она, жива Белочка… Ранена только. Мы с ней тут вместе и бедовали… уже поправляется, ковыляет потихонечку с клюшкой.

Новость за новостью! Среди беженцев, что ютились в пригородных деревеньках, много говорили о смерти Жени Мюллер. Рассказывали подробности, передавали ее последние слова. Сколько слез по ней пролито. И вот — жива. Шила, оказывается, у деда. Все перепуталось, перемешалось.

— Как же она к тебе попала?

— Раненую ее ко мне доставили.

— Кто доставил?

— Люди… Свет не без добрых людей, — уклончиво ответил Степан Михайлович и вдруг, схватив дочь за плечи, встряхнул ее. — Скажешь ты мне или нет, где мать? Что с ней?

Жгучая неприязнь к отцу уже остывала. В том, что сообщила Перчихина, было что-то не так. Но разбираться не было сил. Ощущая большую усталость, Анна монотонным голосом, будто во сне, рассказала отцу, как вчера утром рассталась она с матерью и, оставив на нее ребят, пешком двинулась к городу.

— Слава богу!.. Я уж было подумал… — успо-коенно произнес старик. — …А Женя говорила, будто бы вы все пароходом на Урал подались.

— Это Мария с ребятишками к своему Арсению поплыла… Нас с мамашей звала — это верно. Да мы уж решили: как-нибудь перезимуем тут, поближе к городу.

— Стало быть, верили?

— Мы-то верили, — ответила Анна, и карие глаза ее вновь стали отчужденными, колючими.

— И мы верили, — без всякого смущения, не опуская взгляда, произнес старик. — Мы с Белочкой и не только верили, — прибавил он многозначительно.

— А люди говорят, будто гитлеровцы к тебе хаживали, офицеры…

— Это для того, у кого глаза плохи, все кошки серы. Не всякий немец — гитлеровец. О том, дочка, надо подробно, да и не здесь толковать… Ты лучше расскажи, как вы там жили…

Но разговор не налаживался, не было в нем родственной теплоты. Стояли, будто чужие, обмениваясь новостями. Сестра Ксения с дочкой в Иванове, работает, комнату получили. Сестра Мария с детьми, с мужем Арсением Куровым на Урале; говорят, верхневолжские, прибыв туда, свой машиностроительный уже пустили на новом месте… Брат Николай давно не писал, да и куда писать, по какому адресу? А жена его Прасковья при своем госпитале где-то в тылу обосновалась. О ней ни слуху ни духу, но эта не пропадет, не таковская…

— А твой Георгий что пишет?

— Что ж ему писать, все они одно пишут: воюет. Только что-то редки письма стали. Мы ему каждую неделю посылали, а он — в месяц одно… Что уж и думать не знаю.

— А ничего и не думай, до писем ли. Видишь, кругом наступают… Да вот, — спохватившись, забеспокоился старик, — а Татьяна, как она? Вы ей насчет Белочки-то, упаси бог, не сообщили?

— Нет. Мы ждали, когда похоронная придет.

— Ну, слава богу, не заглянув в святцы, в колокола не бухнули.

Подошел директор. С озабоченным видом поприветствовав Степана Михайловича, он попросил Анну обежать вокруг ткацкой, посмотреть, не бродит ли где кто из фабричных. Если кого встретит, посылать сюда, к нему, или самой записать фамилии, адрес… Да вот еще всех, кого можно извещать, чтобы завтра утром выходили на работу.

— На работу? — Анна невольно оглянулась на догоравшее пожарище. Среди тлевших углей кое-где виднелись остывшие, потемневшие, покривившиеся, скособочившиеся остовы станков, с кирпичных стен свисали скрученные шкивы, оплавленные железные балки. — Куда же это на работу, Василий Андреевич?