Иван Щеголихин - Снега метельные

Девушка побежала в операционную.

Оттуда, из-за стекол операционной, она и услышала прерывистые гудки автомашины возле больницы и первой выбежала на зов.

У крыльца, выпрыгивая из машины, выстраивались солдаты.

— Р-рав-вняйсь! Смир-рна-а!—залихватски пропел сержант в замасленной гимнастерке и в пилотке, сдвину­той на ухо.— Товарищ медсестра! Первый взвод третьей роты гвардейского полка прибыл для сдачи кожи. Докладывает сержант Петров!

Слушая «...прибыли для сдачи кожи», Женя сдавлен­но рассмеялась, открыто рассмеяться ей по­мешали слезы, но она их все-таки скрыла.

Солдаты мгновенно заполнили тесный вестибюльчик. Минуты две-три они уважительно молчали, потом за­гомонили.

Хирург приказал всем вымыться в маленькой баньке «Заготзерна». Женя выдала сержанту три больших куска мыла и успела заметить, как он тут же крепкой ниткой по-солдатски споро распилил мыло на ломтики.

Прошлой ночью солдат Малинка вел автоколонну с пшеницей. Вечерок он провел у московских студенток и сейчас ехал в самом веселом расположении духа. Из­редка Малинка оглядывался назад, на яркие снопы лу­чей, соединявшие машину с машиной словно буксиром.

Девчонки-москвички ему понравились. Он познако­мился с ними неделю назад, а вчера получил приглаше­ние на день рождения одной из них. Девушки были из какого-то неавторитетного института, вроде рыбного, в котором ребят раз-два и обчелся, да и те ни рыба ни мясо. Малинка — симпатичный парень, простяга, шутник, стал душой этой студенческой компании, его приглашали чуть ли не каждый вечер. Так и на этот раз. Имениннице он принес в подарок чистенький блокнот в коричневом дерматиновом переплете. Малинка хранил этот блокнот запакованным в несколько слоев газеты, чтобы не запач­кать, всё ждал случая записать лирические песни, их пели вне строя друзья-солдаты, а также стихи Сергея Есенина. Он берег дорогой блокнот для себя, но, когда пригласили на день рождения, он понес его в пода­рок. Вечер прошел очень весело, много говорили, пели «Подмосковные вечера» и вообще сошлись, что называется, душа в душу.

Малинка и сейчас за рулем тянул вполголоса мело­дию, думал о девушках, о гражданской жизни, она снова ждет его через год, и лениво посматривал на доро­гу, где приходилось ездить уже не один раз.

Малинка не курил, но представлял, конечно, как это делается. Очень просто закурить за баранкой, с удоволь­ствием затянуться, кто в этом понимает толк, разок-другой-третий, а затем бросить сигарету. Куда бросить? Ну не на пол же, не в кабине же ее оставлять, бросить в сторону, вон выбросить... И вот уже горит у дороги пшеница.

Малинка ясно видит — и впрямь горит, именно от са­мой дороги полукругом разгорается пламя с острыми языками, и уже охватило довольно большую площадь. Сейчас огонь пойдет, как волна под ветром, всё дальше от дороги, всё гуще дымясь алыми клубами и разбушует­ся степной пожар, не остановишь ничем, а ведь это не просто степной пожар — это хлеб горит...

Малинка вылез на подножку, прокричал назад: «За мной!»—и повернул машину на огонь. Кузов поднялся, тяжелая струя пшеницы ударила вниз, сбивая языки пламени. Малинка не оглядывался, ему некогда было проверить, едут за ним товарищи или не едут, он газовал, тревожно сигналил, возбуждая себя. Он не видел, что творилось сзади, поднятый кузов закрывал обзор. Ничего не видел, но знал: пшеница должна погасить пламя, как гасит его песок. Будут спасены десятки, сотни гектаров хлеба, будет ликвидировано зло — пожар. Малинка не думал о том, насколько разумен его план, так момен­тально возникший, много ли, хватит ли пшеницы погасить такое пламя, он надеялся на товарищей, он да­вил пламя колесами. Вдруг что-то металлическое ахнуло, сверкнуло, блеснуло, Малинку отбросило к стенке каби­ны, он больно ударился спиной и затылком. Удушливо запахло бензином. Вспыхнули брюки, гимнастерка, толь­ко теперь горячая боль обожгла тело. Малинка выскочил из машины, упал на обгорелую землю и начал кататься в горьком пепле.

Через полчаса его привезли в Камышный.

Малинка не задумывался, что дороже, выведенная из строя машина, за нее при­дется отвечать, или его собственная жизнь, поста­вленная под угрозу, или сотни гектаров спасенного хлеба. Сейчас ему было не до размышлений и не до сопоставле­ний, что хуже, а что лучше. Но он верил чувст­вовал, что поступил правильно. Даже если бы он не затушил пожар, все равно обязан был на него бро­ситься...