Анатолий Климов - Северные рассказы

Росомаха заговорила. Сказала:

— Мышонок! Голый Камень как я обмочу — тебе какое дело?

Мышонок сказал:

— Почему по амбару нос поднял? Хантэ пасть [9]твою воду разбрызжет, пользы от тебя не бывает.

Хантэ пасть очень уже деревянная. Она не заговорила...» [10]

Не успела сказка уйти вместе с ветрами из чума, не успел маленький Майри уснуть, как послышались в вое ветра крики людей.

Женщина насторожилась, долго вслушивалась в крики, а потом поспешно схватила мальчика и ушла в «поганый» женский угол чума.

Вскоре отлетела в сторону от удара ноги шкура у входа и вместе со снегом и ветром в чум ввалились две фигуры, одетые в малицы [11]. Люди были пьяны. Тяжело ступая непослушными ногами, один из вошедших дошел до костра, упал к теплу и заорал:

— Матвей Дакимов! Садись на хорошее место к котлу! Почетный гость ты у меня, только зачем ты старому Петьке Ходакам не даешь больше водки. Дай немного еще, друг!

Тот, кого называли Матвеем Дакимовым, тоже грузно опустился на земляной пол к огню.

— У нас в Березове много купцов повелось нынче. Иди, кляньчи у других, остяк. Что ты дашь взамен? Зверя промышлять бросил, хозяйство стащил в трактир — чем платить будешь?

— Дай денег, друг, — пьянея еще больше от тепла, заявил остяк. — Бери чего хочешь...

Не договорил, запнулся, впялился в лицо вдруг вышедшего из темного угла Майри.

— Ты принес калач и сахар, отец? Я есть хочу. Дай рыбы, — просил мальчик.

Испуганная мать молчала в углу. Отец разглядывал лицо сына, а гость, подумав немного, неожиданно предложил:

— Знаешь, Петька, отдай мне своего сына! Денег дам. Водки купишь. Опять веселый будешь. Все равно сдохнет он у тебя с голоду ведь. А?

И быстро откинув полы малицы, пошарил в кармане камзола и вытащил на ладонь груду серебра.

— Ну, давай?

Пьяный отец схватил деньги, крепко зажал их в руке и бросился вон из чума. С улицы донесся его крик:

— Я пойду сейчас за водкой. Опять буду веселым...

Матвей Дакимов с силой вырвал из рук матери сына, отбросил в угол обессилевшую женщину, схватил Майри, прыгнул с ним в нарту и быстро исчез в лесу под завывание непогоды.

В Березове Дакимов, чтобы отвязаться от посещений вечно пьяного отца Майри, продал мальчика за два рубля проезжающему через Березов по «царским делам» тобольскому посадскому Матвею Плутову.

Из родной тайги увезли хантэ Майри Ходакам в мрачный, разгульный городище Тобольск. Пугали мальчика, никогда не видевшего ничего кроме тайги, воды да тундры, сумрачные цитадели Петровской крепости, высокие, казалось, падающие колокольни церквей, шум улиц и трезвон колоколов.

Плутов хвастался своею живой покупкой, показывал Майри — дикого хантэ гостям, служилым людям и челяди.

Все с любопытством осматривали мальчика, ощупывали, смеялись над его пугливостью и этим озлобляли. С самого детства в его душу вкрались ненависть и печаль. Когда его оставляли в покое, он забивался в угол и лежал там, скучая о родине. Ночами видел сны, как он вместе со своим отцом летом ловили рыбу и потом ели ее сырьем. Видел, как отец брал его с собой на беличью охоту, как учил сына ставить силки и настораживать лук... Когда его забывали, он сутками не вылезал из своего убежища, голодал, мучился неподвижностью и бездельем, но упрямо сидел, ничем не напоминая о себе. А когда за ним приходили или сам Плутов, или кто из челяди, Майри не выходил, отбивался, кусался и плакал протяжно и неумело. Там, у себя в тундре, в суровой земле, он никогда не плакал. Упадет, или располоснет ножом руку, или его покусает собака, — всегда молчал Майри, ибо знал, что слабые не живут в этой земле. Отец так учил его:

— Когда собака притащит щенят, вынеси их на мороз и брось в снег. Тот щенок, который заскулит и поползет к матери — худой, и его нужно убить. Слабая собака будет, однако! А который молчит или в лес поползет — того береги пуще всего. Волк, а не собака будет.

А здесь плакал мальчик. Не от боли, а от отчаяния и злобы. Был похож он в эти минуты действительно на затравленного зверька, который решил дорого променять свою жизнь. И это особенно нравилось гостям.

— Дикарь!

— Людоед!

— Язычник!

Хором галдела толпа. А он исподлобья глядел на них с пылающей ненавистью в глазах.

Проведал про него сибирский архиерей. Дошла молва до ожиревшего от «денного и нощного бдения и моления» миссионерского пастыря о «язычнике» и «идолопоклоннике» Майри. Призвал он к себе посадского Матвея Плутова и отпросил остячонка к братьям-монахам в обитель.