Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.

Степа шел все быстрее.

Осталось лишь миновать колодец с позеленевшей, обомшелой колодой, кучу бревен, палисадник у избы Ветлугиных — они были соседями Ковшовых, — и перед ним откроется родной дом. Небольшой, в три окна, срубленный из толстых бревен, с сизой взъерошенной крышей из дранки. К стене прибит кусок жести, и на нем нарисован багор — знак того, что хозяин дома должен являться на пожар с багром в руках.

Но что это? Степа остановился и зачем-то глубже нахлобучил фуражку: избы с багром не было.

Ее место занимал огромный, в шесть окон, дом, обитый свежим тесом и покрытый железом.

По углам дома ослепительно сияли на солнце оцинкованные водосточные трубы. Наличники с затейливой резьбой, окрашенные в ядовитый зеленый цвет, как венки, облегали окна. Застекленные террасы, точно крылья, выросли у дома справа и слева. Степа понял, что это дядин дом, стоявший с ними по соседству, за эти годы, пока он не был в деревне, пополнел, раздался в боках, напялил на себя новенькую, нарядную одежду, но по-прежнему выглядел все таким же неуклюжим, приземистым и некрасивым.

Степа с недоумением оглянулся на Таню.

— А нашу избу снесли, выходит? — спросил он, не скрывая обиды.

— Нет, она здесь... Под одной крышей с дядиной... — И Таня объяснила, что произошло.

Избы их отца и дяди Ильи стояли на одной усадьбе, отделенные узким проулком. Дядя все твердил, что без хозяина дом — сирота, что без присмотра братнина изба пропадет. Наконец он уговорил свою старуху мать, подвел обе избы под одну крышу и обил их снаружи тесом.

— А кто живет в нашей избе? — спросил Степа.

— Я с бабушкой, да еще дядины дочери, — сказала Таня. — Дядя говорит, теперь наш дом сто лет стоять будет.

— Сто лет... — грустно усмехнулся Степа. — Только его не увидишь больше. Запрятали, запаковали...

Подошли к крыльцу. Калитка была на замке.

Таня заглянула под ступеньку, пошарила в водосточной трубе — ключа нигде не было. Она растерянно пожала плечами: как же теперь войти в дом? Прошла вдоль проулка, посмотрела в огород, и вдруг лицо девочки просветлело. Она поманила к себе Степу.

На огороде, у бревенчатой, прогретой солнцем стены старой бани, словно у теплой печки, сидела на бревнышке бабушка Евдокия.

Степа улыбнулся — пожалуй, впервые за этот день так широко и радостно — и распахнул дверцу в огород. Таня сделала предостерегающий жест:

— Тихо... Не буди ее!

Бабушка дремала. Платок сполз у нее с головы, обнажив седые редкие волосы. Очки в жестяной оправе еле держались на кончике носа. Корзина, которую она плела, откатилась далеко в сторону.

Таня и Степа на цыпочках подошли к бревну и присели рядом с бабушкой.

— Как она? — вполголоса спросил Степа.

— Ноги болят, глаза видят плохо. Вчера с крыльца оступилась... «Чего-то, говорит, ступенек мало стало».

— А это зачем? — Степа показал на кучу тонких, гибких прутьев.

— Бабушка, она такая — часу без дела не посидит. В поле ее ноги не пускают, так она корзины плетет... И меня научила...

Бабушка, разомлевшая от сладкой дремы, что-то бормотала во сне, вздрагивала и все больше склонялась на Степино плечо. Степа замер и, стараясь не разбудить ее, осторожно обнял за спину.

«Совсем старенькая стала», — с нежной жалостью подумал мальчик, и ему показалось, что он уже куда сильнее бабушки.

А ведь когда-то все было по-иному. Сколько раз Степа с Филькой, прокаленные солнцем, с зазеленевшими от травы рубахами и штанами, с боевыми царапинами и ссадинами на руках и ногах прибегали к бабушке в этот самый огород и взахлеб рассказывали о событиях дня: где побывали, что видели, с кем подрались...

Нередко возникали и жалобы. Филька плакался бабушке, что братец чуть не утопил его в бочаге, а Степа умолял бабушку поровну разделить все цветные стеклышки, пузырьки и бабки, которые захватил своевольный Филька и спрятал в потайном месте.

Бабушка, тогда еще сильная, с острыми глазами, громким голосом, терпеливо выслушивала внуков, мирила их, когда нужно, щелкала по затылку и не очень больно драла за уши, потом по очереди вытаскивала у мальчишек занозы, смазывала топленым маслом ссадины, прикладывала к синякам холодные листья подорожника.

И день, полный трудных дел и необыкновенных приключений, обычно заканчивался для ребят у теплой и такой уютной стены старой бани, где бабушка рассказывала бесконечную сказку про молодца-огольца, который никогда не плакал, не жаловался, но и в обиду никому не давался. И внучата сладко засыпали под певучий бабушкин говорок. Но все это было очень давно.