Владимир Кормер - Человек плюс машина

Короче, Михаила Петрович мало походил на тех хозяйственников-прохиндеев, которых с таким юмором описывает наша художественная литература. И понятно, что, услыхав краем уха про Систему, он тут же сделался самым горячим сторонником этой идеи, направил всю свою кипучую энергию, весь свой темперамент на ее реализацию. Вероятно, ему мерещилось ночной порой, как Система эта охватывает своими щупальцами уже не только наш институт, но расползается все дальше, дальше, подбирает под себя всю область, а там и всю Сибирь, Урал, срастается с другими системами, занимается все более сложными задачами, вмешивается в процесс управления научно-техническим прогрессом, и вот уже и центр не может без нее, и… наконец его, Михаилу Петровича, вызывают наверх: «Извини, брат, вышла ошибка, теперь мы видим, какого человека лишились, вот тебе ключи от города, действуй!..» Такая рисуется мне картина, но, может, я и ошибаюсь…

Безоговорочная поддержка Михаилы Петровича, в руках у которого были фактически все материальные и финансовые ресурсы, решила дело. Мы навели справки: один ленинградский почтовый ящик как раз разработал для другого, московского почтового ящика вычислительный комплекс, который в принципе, после известной модернизации, мог сгодиться для наших целей. В Москве этот комплекс якобы зарекомендовал себя хорошо (пишу «якобы», потому что точно мы ни тогда, ни позднее, к сожалению, узнать так и не сумели — уж очень засекречен был московский ящик). Мы заключили договор с Ленинградом. Пристройка под вычислительный центр была у нас почти готова. Ленинградцы довольно быстро внесли необходимые изменения в конструкцию, и скоро весь наш задний двор был заставлен контейнерами с блоками Системы.

Не буду описывать, как мы перестраивали пристройку (в ней чего-то там недоучли, и она оказалась маловата, для Системы требовался зал в 400 кв. метров), как отправляли обратно часть контейнеров (по ошибке были присланы части от другой системы) и ждали недостающие, засланные в Кишинев, блоки нашей, — это дела житейские, и не так уж много они отняли времени. Тем более что весь институт без исключений деятельно участвовал в устранении названных и всяких других накладок. В частности, на перестройке пристройки отрабатывали по нескольку дней буквально все сотрудники (и старшие, и младшие, и лаборанты, кроме Опанаса Гельвециевича, разумеется), теоретики наши пилили доски, лазерщики клали кирпичи, ядерщики красили крышу, отдел химфизики, который в это время выдавал слабые результаты, был целиком прикомандирован к стройке «вплоть до окончания работ»…

Словом, не прошло и года, как все было сделано, переделано, улажено, утрясено, Система была водворена на свое законное место, смонтирована, подключена к сети…

Конечно, она не работала. Но никто и не ожидал, что она заработает сразу. Поставщики просили три месяца для наладки главного процессора и полгода для задействования всех каналов связи… Система не пошла… хотя все были уверены, что она вот-вот пойдет, и уже приехала приемочная комиссия. Впрочем, основные цифры, характеризующие историю наладки, я вам уже называл. В дополнение к вышеприведенному списку скажу еще, что за все время, которое охватывают мои записки, точные сроки установить трудно, главный конструктор перенес два инфаркта, наш директор, Кирилл Павлович, — один, и тоже из-за Системы. У заведующего отделом автоматики (а в институте, ясно, был создан отдел автоматизации), парня сравнительно молодого, случился инсульт. Еще один сотрудник из отдела запил и попал в больницу. У одной из ленинградских конструкторш, сидевшей здесь у нас в городке на наладке, произошел, извините, выкидыш. За тот же период из отдела автоматизации уволилось 27 (двадцать семь) человек при численности отдела 12 (двенадцать) штатных единиц; приезжие ленинградцы говорили, что на их предприятии в связи со всей этой историей текучесть кадров возросла до 40 %, и так далее…

Постепенно глубочайшее уныние овладело всеми нами. Работоспособность понизилась, сужу как по себе, так и по производительности коллектива в целом: например, за 197… год ни один отдел, ни одна лаборатория не выполнили плана. А ведь это были уже урезанные планы, поскольку все лимиты сожрала Система! Ходили мы все пришибленные, понурые, начальство в сторону вычислительного центра и смотреть боялось. Там люди сидели днями и ночами, зеленые, обросшие, страшные. По залу нельзя было пройти: кабели, провода, обрезки вентиляционных труб, снятые со стоек короба, картонные ящики, рулоны бумаги для печатающих устройств… Подняли головы недоброжелатели. Посыпались письма — в горком, обком, в Президиум, в ЦК; директор наш говорил, что ему в Москве показывали целые стеллажи, заставленные папками с такого рода «телегами», в том числе и анонимными. И в чем же только нас не обвиняли — ив развращении малолетних (на уборку территории однажды были мобилизованы учащиеся физматшколы, над которой мы шефствовали), и в пособничестве иностранным разведкам (зарубежных гостей у нас бывало много, но за шпиона уборщицы приняли корреспондента журнала «Огонек»), и в нарушении финансовой дисциплины (вот это было, ничего не попишешь), и во многих других грехах еще… Главный конструктор, нервный ленинградец, боялся показываться у нас в городе, приезжал всегда ночью, в гостиницу не шел, а отправлялся прежде в ВЦ, где и ночевал на диване. Любопытно, что туда же, как рассказывали ребята, незамедлительно являлся Михаила Петрович, неведомо как узнававший про приезд конструктора. «Что же ты делаешь с нами?! — кричал с порога Михаила Петрович. — Под суд тебя отдать надо!.. Жаль, опоздал ты родиться! В прежние времена тебе в наши края командировку не на три дня определили бы!.. Ну ладно, ладно, не расстраивайся. Бывает. Теперь не прежние времена. Давай выпьем, поговорим по душам. Прими стакан спирту — напряжение снять. Что?! Сердце?! Нельзя, врачи запретили?! Ерунда! Ты их не слушай! Сегодня выпей как следует, а завтра во всем разберешься, и заработает твоя машина. Здесь без поллитра все равно ничего не поймешь! Ну, садись, рассказывай, что думаешь делать? Как будем жить дальше?»