Виктор Кондырев - Сапоги — лицо офицера

Гости согласно выпили.

— Что ты хочешь! — горячо сказал Коровин. — Вот я прочел, со всеми можно договориться! С обезьянами, с дельфинами, даже с кальмарами ищут общий язык! Но не в армии! Такую дурость, как здесь, поискать, блядь, надо! С чем сравнить — не знаю! Долбоеб на долбоебе, кто что решает — неизвестно, логика первобытная, гонора полная жопа! Одним словом, куриный ум!

Петя Кушник движением краба, боком-боком, добрался до кровати и заснул.

Решили выйти на воздух.

Шура разговорилась. Ехала в отпуск в дом отдыха, работает в Биробиджане стрелочницей, сказали, что из Ледяной в Солнечное ходит автобус, на станции ее пригласили погостить, вот она и пришла сюда, завтра пора уже и уезжать.

— Ну ты как? — нетерпеливо зашептал Коровин. — Если ты идешь с ней, так иди! А нет — я ее приголублю!

Казаков стоял, пошатываясь, в обнимку с Батовым.

— Какой от меня толк… Пойду спать… Да и страшная она, как моя жизнь! Дома через два дня будем…

Усиленная темнотой, где-то играла музыка.

Возле клуба пьяно кричали.

Коровин отвел Шуру в сторонку, уговорил нагнуться, чтоб на земле на валяться, женщина, упершись руками в сосну, немного смущалась, покорно посмеивалась, пытаясь превратить все в шутку…

Хлопнуло несколько ракет, цепочки зеленых огоньков, сигнал к атаке, замерцали в небе.

Крики усилились.

Дембель, дембель, дембель!!!

— Спать надо, Степа, — неразборчиво сказал Казаков.

— Давай, Вадим! Пережили мы это свинство! До завтра! Я еще пойду за огурцами.

Они поцеловались, и Казаков побрел в темноте, ударяясь о стволы и умиротворенно ругаясь, тупое опьянение не могло забить чувство громадной, величайшей, лишавшей чувств радости…

Писарь батальона подошел с рассеянным видом и нагловато попросил закурить.

— Борзеешь, писаришко! — мрачно сказал Петров, трезвый и чисто выбритый. — Почему ты вдруг решил, что тебе перепадет курево? Это невежливо, нарушать размышление командиров-стариков.

Петров, Теличко и Казаков сидели в курилке у входа в казарму и ждали десяти часов — ровно через двадцать пять минут заканчивался теоретический срок их воинской службы — два года.

В десять все лейтенанты договорились собраться в штабе.

Приказа о демобилизации все еще не было, утром на разводе дурак майор Курицын, злорадно ухмыляясь, посоветовал всем идти в свои подразделения, заниматься делом, их оповестят, если что-либо станет известно.

Противная харя майора вызывала омерзение, лейтенанты толпой, провожаемые заинтересованным взглядом полка, побрели в казармы.

— Вернитесь, лейтенанты! — решил поддержать свой авторитет Курицын. — Где ваши фуражки? Почему вы в солдатских пилотках?

— Пошел ты в хер! — отчетливо откликнулись из толпы.

Майор оскорбился и закричал команду полку…

— Как хотите, дорогой товарищ лейтенант Петров! — весело сказал писарь. — Раз нет закурить, — нет и новостей!

Казаков торопливо вытащил пачку.

— Сейчас в штабе батальона их высокоблагородие майор Жигаев дают взъебку гвардии капитану Синюку! — торжественно произнес писарь и умолк, покуривая.

— Не выябывайся, Женя! Не буди во мне зверя! — пошутил Казаков. — Ну, ну!

— Утром майор получил приказ писать на вас характеристики! — понимая радостность вести, заулыбался солдат. — Для дембеля! Ну, Синюк быстренько нацарапал по паре слов, мол, проявили себя как организаторы, устойчивы в быту, на хорошем счету и так далее, как положено… А майор разорался, пиши, как есть! Злостные разъебаи, пьяницы и саботажники… Особенно он на вас, товарищ лейтенант, залупился! Пиши, кричит Синюку, «в пьяном виде бывает дерзок»!

— Да заебись он в три хера! — обрадованно воскликнул Казаков. — Пусть пишет, что хочет! Хоть, что я черт с рогами и кукарекаю! Кто это читать будет! Лишь бы вырваться отсюда!

— Все это хорошо, — рассуждал Теличко, — но главное, пусть нам приказ покажут и деньги дадут! А их характеристики мне до большой задницы!

— Идем в штаб, пора! — поднялся Петров.

Лейтенанты сидели кто где — на ступеньках штаба, у дежурного, в коридоре, в нарочно расхлябанных позах, с расстегнутыми воротничками и закатанными рукавами, без фуражек.

Терехов приехал поздно, не выходил из кабинета, обиженный Курицын подходить не решался, Оверьянов послонялся, шутливо поворчал и ушел, не удостоенный словом. Начальник штаба с каменным лицом прошел в бухгалтерию.

Солнце зубоскалило, явно издевалось, забирало остатки тени. Люди часто пили из бачка теплую, розоватую от марганцовки воду, лили ее в рот, стараясь не прикасаться губами к кружке.