Михаил Лифшиц: Зубочистка

«Ведь это Колька! – обожгло Клавдию Петровну. – Он специально замок испортил, чтобы я паспорт не смогла забрать. Чтобы на Таньку без него чего-нибудь не оформила. Или чтобы Татьяне из рук в руки чего-нибудь не отдала без него. Боже мой, срам какой!»

После своего открытия Клавдия Петровна и заставила всех отправиться в обратный путь. Не могла к такому позору сразу привыкнуть. Хоть и понимала она, что глупо, все равно ведь паспорт понадобится, придется ехать за ним или кого-то посылать, или того же Кольку просить…

И мысли не менее мучительные, чем привычные мысли о своем неотвратимом и скором конце, выстраивались в голове Клавдии Петровны, нанизывались, как бусины на нитку, превращались в один ряд и вели к одному: точно, Николай замок испортил, чтобы больная мать в свою квартиру без него не вошла, Тане бы чего-нибудь не отдала, его бы ни обделила.

Немного привыкнув к этой своей догадке, Клавдия Петровна думала теперь только об одном: как могло случиться, когда же она просмотрела сына. Давно могла, обязана была увидеть, что Николай уже совсем не тот верный человек, каким был.

Ведь когда-то Николай вытянул семью, без него бы Танька не смогла закончить десятилетку, а пошла бы работать, потому что Клавдия Петровна заболела туберкулезом и почти год моталась по больницам и санаториям. У отца в это время зарплата была маленькая, тогда после аварии его из шоферов списали в автослесари. И если бы Николай не отложил свою свадьбу, не поддержал бы семью, они бы не справились. Шутка ли, на целый год перенес свадьбу! Как уж он со своей невестой и с ее родителями объяснялся?

Так гордилась Клавдия Петровна, что у нее такая крепкая семья и такие дружные дети! Особенно, когда поучала своих товарок, страдающих от пьяниц мужей, балбесов сыновей и бессердечных дочек. При этом в глубине души полагала, что в тех несчастных семьях что-то неправильно было устроено, а правильно-то было как раз у нее в семье, и бояться ей особенно нечего. Все и всегда пойдет как надо, полная гарантия.

Поэтому соображения о том, как поделить их бывшее общее семейное достояние, никогда не тревожили Клавдию Петровну. Она не думала об этом, потому что за много лет не привыкла к мысли, что старики, сын и дочь – это три разных семьи. Не отделилась от детей и их друг с дружкой не разделила. Отмахивалась от мыслей о наследстве: пустяшное наследство-то, как-нибудь поделят! А пока считала, что все у них общее, семейное, в особенности сад. Еще этой весной заставляла Таню приехать и вскопать участок, а на отказ дочери отреагировала: «Тогда детей пришли!»

Не думала, пока не заболела…Легкомысленно, конечно… И теперь тоже не решила, как делить. А надо бы, хотя бы для того, чтобы дети не разругались между собой…

«Ох, не вчера это началось с Колькой-то, – вспоминала Клавдия Петровна. – Стояли как-то с сыном на автобусной остановке два часа, нет автобуса, хоть умри. Ну, сказала: «Вот видишь, Коль, какие неудобства терпим. А на машине бы сейчас вмиг доехали, и ждать не надо.» Мол, почини машину, ведь новая совсем, стоит – пропадает. А Николай как начнет: «Совсем вы с Танькой зажрались, вам уже и с народом в автобусе зазорно проехать!» Не поймешь, шутит или всерьез. Ответила: «Да я ж не о том, сынок». И замолчала. А надо было не молчать, а сказать, что люди ни при чем, у них машины нет, вот и ждут автобуса. У тебя-то есть, отремонтируй да снова езди. Очень меня тогда эта машина огорчала. Я уж и деньги предлагала на ремонт, и мастера нашла. Не захотел Николай, мол, я сам сделаю, там – пустяк. Я уж и к жене Колькиной. Так она, два сапога – пара: «Не нужно нам ее чинить, у нас все равно денег на бензин нет». Нет денег – заработай на той же машине, как Танькин муж делал. Разве скажешь им, у них на все ответ готов. Не даром говорят, что пьяница сначала совесть пропивает, а потом уж все остальное… Это Колька – пьяница, а жена его не пьет и его ограничивает, тут уж грех говорить. Может, жена Колькина просто так сказала про ремонт машины, мужа защищала, ведь отвечать свекрови что-то надо… Дай-то Бог…»

В чем же ее вина? Может, нет вины, зря казнится… Ну, для суда-то конечно нет, но ведь не суд, а сама себя судила Клавдия Петровна, сама себе была и судьей, и прокурором… И приговор ей – высшая мера через два-три месяца… Сама виновата, сама так вела, что главное – семья. А на самом деле, хоть и семья, а ведь отдельные люди, так-то вот.

Игнаша покойный начнет за столом что-нибудь рассказывать, гости поднимут глаза от тарелок, слушают. А ей кажется, что это неудобно, стыдно, не порядок это – перед людьми так выставляться. Сразу, бывало, вмешается: «Гости дорогие, не слушайте его, кушайте, пожалуйста! Вот я вам еще горяченькой картошечки поднесу!» Игнат сразу покраснеет, уткнется в тарелку. Она и ему: «И ты, Игнат Алексеевич, кушай, не отвлекай гостей!» Игнат только пробормочет: «Иди на хрен…», вылезет из-за стола и курить пойдет.