Виктор Курочкин - Товарищи офицеры

— Ничего, — сказал Теленков, — можешь… Цены б тебе, Колупаев, не было в ансамбле песни и пляски…

Колупаев глупо ухмыльнулся и подмигнул.

— А ты как думал!

В проходе между нарами второго и третьего взвода темно. Но это совершенно не мешает татарину Кугушеву. Он бреет на ощупь голову и что-то мурлычет себе под нос.

— Что это ты поешь, Кугушев? — спрашивает Теленков.

Кугушев, гладя ладонью плешь, вздыхает…

— Если б твоя знала, что моя поет, твоя б плакала, говорит он.

Крамаренко по-прежнему, уткнувшись в подушку, жует кишмиш. Теленкову ужасно хочется есть. Но на этот раз совесть побеждает голод.

— Птоломей, сколько времени? — спрашивает он.

— Без пятнадцати…

Теленков вздыхает и направляется в уборную. Дневальный у тумбочки опять курит. Увидев дежурного, вытягивает руки по швам.

— А ну-ка! — И Теленков щелкает пальцами.

— Чего?

— Разговорчики!..

Дневальный нехотя отдает окурок. Павел глубоко затягивается и грозит пальцем.

— Еще раз увижу — сниму с наряда.

В уборной, на подоконнике, в окружении толпы курсантов сидит Валька Баранов. Рассказывает анекдоты. Анекдоты с бородой, все их знают наизусть, но все равно гогочут…

— Приготовиться к вечерней поверке, — рявкает Теленков. Однако никто не обращает внимания. Теленков хлопает дверью и кричит:

— Четырнадцатая, выходи строиться!

Теленков зол на все: и на скуку, и на старшину, который нарочно назначил его дежурным, и на Баранова, а заодно и на себя.

— Подровнять носки, — кричит он.

Строй выравнивает носки.

— Колупаев, куда выпер живот! Колупаев подается назад.

— Васин, выйди из строя и почисти сапоги.

Васин идет чистить сапоги. Обмахнув их пилоткой, становится в строй.

— Смирно! Отставить!.. Малешкин, поправь пилотку.

— Смирно!

Теленков бежит в каптерку и через минуту возвращается с Горышичем. Горышич медленно проходит вдоль строя, опустив глаза долу, и, остановившись на левом фланге, командует:

— Вольно.

По шеренге словно задели оглоблей… Она, вздрогнув, покачнулась.

— Намучились небось… Бай-бай хотите? — ласково спрашивает Горышич.

— Не хотим, — рявкает пятьдесят глоток.

— А чего же вы хотите? Небось танцульки вам подавай… Колупаев, хошь на танцы? — Четырнадцатая хохочет. Правофланговый Колупаев ржет, как жеребец. — Вам смешно? — тем же тоном продолжает Горышич. — А чего ж вам не смеяться… Поели, попили, покурили… Как на курорте в Сочах… Старшина вас поднимает, три раза покушать сводит, спать уложит… А вы как относитесь к старшине?

— Хорошо! — рявкает четырнадцатая.

— Эх, хорошо… — ехидно тянет Горышич. — А Наценко небось думает: «Ну попадись ты мне, Горышич, на фронте!»

Наценко, закусив губу, опускает голову.

— Ишь застеснялся… голову опустил. Стыдно, да? А вот в самоволку ходить не стыдно?! — Старшина принимает стойку и зычно командует:

— Курсант Наценко! Два шага вперед!

Наценко выходит из строя.

— За самовольный уход с территории училища объявляю двое суток ареста. Дежурный, после отбоя отобрать у Наценко ремень и поведешь на губу… Становись в строй, разгильдяй.

Наценко становится в строй. Лицо у него серее казарменной стены.

Горышич в глубокой задумчивости проходит с левого фланга на правый и, остановившись около Колупаева, берет его за пуговку.

— А вот и пуговку не начистил… Маленькую, крохотную пуговку… Такой здоровый парень… Кровь с молоком. И не хватило силы почистить. Да кому же ты такой нужен? Пуговку, малую пуговку не почистил… Нехорошо…

— Так точно, нехорошо, товарищ старшина, — орет Колупаев.

— Осознал?

— Так точно.

Горышич повернулся к Теленкову…

— Используй после отбоя… А я проверю.

Горышич потащился опять на левый фланг, но, дойдя только до середины, остановился. Горестно покачал головой.

— Как нянька Арина Родионовна хлопочу я об вас… А вы как ко мне относитесь? Эх, не цените вы своего старшину.

— Ценим, — гаркает батарея.

— И Малешкин ценит? — спрашивает старшина и ехидно прищуривается.

— Ценю, товарищ старшина, — кричит Малешкин.

— А зачем в столовой на пилотке сидел? Не стыдно?

Пухлые губы Малешкина выпятились и затрепыхались.

— Эх, — сказал Горышич и поманил пальцем дежурного. — Чтоб Малешкин уборную языком вылизал… — Он посмотрел на часы, вынул из кармана список батареи.

— Афонин?

— Я! — крикнул Афонин.

— Бирулин?

— Я!

Последним «я» крикнул Птоломей… После поверки Горышич сообщил курсантам приятную, как он выразился, весть, что с утра, сразу же после завтрака, четырнадцатая батарея с песнями отправится в подсобное хозяйство. Первый и второй взвод — полоть просо; третий и четвертый — строить свинарники.