Виктор Курочкин - Товарищи офицеры

— Правое плечо вперед, арш!

Батарея повернула назад к казарме… Послышался возмущенный ропот…

— Разговорчики!.. — прикрикнул старшина. — Запевай!

Теленков кашлянул и закричал пронзительно, не своим голосом:

— Не забыть нам годы огневые и привалы у костра…

Он не успел и передохнуть, как батарея дружно и оглушительно подхватила:

— Завивая в кольца голубые дым махорки у костра…

Горышич отдал команду: «Левое плечо вперед, потом — прямо».

И Павел почувствовал, как идти стало легко и весело.

— Эх, махорочка-махорка, породнились мы с тобой, — ревела батарея. И рев ее уже пугал притихшие вечерние улицы города. Проходившие люди останавливались и, пораженные, долго смотрели вслед. Теленков, гордо закинув голову, еще громче выводил:

— Как письмо получишь от любимой… — В эту минуту он презирал всех этих штатских, выше военной службы для него ничего не было. Он гордился собой, своими ребятами, тем, что поют они прекрасно; если бы можно, он крикнул бы тому старику в шляпе, что стоит на панели:

— Смотри, какие молодцы, а ты, старый гриб, даже недостоин сапога нашего старшины…

Батарея подошла к столовой и до тех пор маршировала на месте, пока не кончилась песня…

Столовая — просторное, чистое помещение с шелковыми шторами на окнах, пальмами и столиками на четверых… Вся батарея была разбита на четверки… В четверку Теленкова входили Птоломей, курсант Баранов и Саня Малешкин. Ужин уже был на столах… Птоломей взял хлеб, разрезал его на четыре части с точностью до миллиграмма. Однако Теленкову горбушка показалась толще, чем остальные куски.

— Санька, отвернись, — сказал Птоломей.

Малешкин отвернулся.

— Кому? — спросил Птоломей и взял в руки горбушку.

— Мне, — сказал Саня.

— Кому?

— Тебе…

— Кому?

— Баранову…

Четвертый кусок взял Теленков… И он ему почему-то показался самым мизерным. Это обидело Теленкова, Он схватил миску с пшенной кашей и стал ее раскладывать по тарелкам. Он старался быть до предельности объективным. Видимо, поэтому он и обделил себя кашей. Но никто против этого не возразил… Теленков, обжигаясь, глотал кашу и думал: «Видят же, что у меня меньше всех… И никто — ни слова. А если бы Птоломею досталась моя порция… Какой бы вой он поднял!..» Он покосился на Птоломея. Птоломей, раскрошив хлеб, смешал его с кашей, сверху полил кипяточком и круто посолил. Теленкову стало смешно.

— Что это значит, Птоломей? — спросил он.

— Самообман, — невозмутимо ответил Птоломей.

После каши хлебали жидкий чай до полного удовлетворения. Теленков опорожнил две пол-литровых кружки.

У двери стоял Горышич и терпеливо ждал, когда его питомцы закончат это чаепитие. В руках у него была записная книжка.

— Встать, выходи строиться! — скомандовал Горышич.

Малешкин вытащил из-под себя пилотку, на которой он сидел, и вскочил. Горышич ухмыльнулся, раскрыл свой кляузник и что-то черкнул карандашом.

— Засек, — сказал Теленков и толкнул Малешкина локтем.

— Ну да?!

— Точно, — подтвердил Птоломей.

Из столовой возвращались тоже строем, но без песен… От ужина до вечерней поверки полтора часа. Чтоб убить их, надо иметь недюжинные способности. Половина батареи сразу же направляется в уборную курить… Часть курсантов, парочками, обнявшись, ходят по двору казармы и ведут задушевные разговоры, в основном о жратве и о девочках.

— Эх, рубануть бы сейчас сальца с чесноком, — мечтательно тянет Васин, — и цены б нам с тобой тогда б, Сачков, не было.

— Да, — соглашается Сачков и смачно сплевывает.

— Сколько у нас дома этого сала было, — продолжает Васин, — целая бочка, ведер на двадцать…

— На двадцать?..

— Да, а что?

— Врешь…

Васин обиженно замолкает. Минут пять они молча шагают вдоль забора. Васин высвистывает «Землянку».

— Покурим? — спрашивает Сачков.

— Кто покурит, а кто и посмотрит, — в тон ему отвечает Васин.

В самом дальнем углу забора, на куче камней, сидят Баранов с Малешкиным… О чем бы разговор между курсантами ни велся, Баранов всегда переводил его на девочек… На свои любовные похождения, в которых он всегда был победителем… Это и дало повод Птоломею прозвать Баранова Сексуалом.

— Стою я раз часовым у дровяного склада, — рассказывает Сексуал…

Сачков и Васин присаживаются… Баранов, не обращая на них внимания, продолжает:

— Вдруг смотрю, идет штучка. Идет, что пишет… Закачаешься… «Стой», — кричу… Идет… «Стой! Стрелять буду!» Я для виду щелкнул затвором… Остановилась… «Подойди!» — приказываю… Подошла. Глянул я на нее — и всего меня заколотило… Глаза — во. Фигурка — как тростинка… Пополам согнешь — не сломаешь. Эх, думаю, голубушка!..