Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2)

Через полчаса Лю с Маккой вышагивали по широкой красивой улице — по одну сторону парк, по другую дома невероятной высоты, невиданной красоты. А дом, в котором находился Степан Ильич, возвышался над всеми другими, превосходя своим видом все другие дома: торжественность, сверкание больших стекол, блеск автомобилей у входа. О, тут стоял не один «линкольн».

Лю не обманулся — сразу узнал Степана Ильича. Он сам вышел на улицу, все такой же рыжеватый, с лицом в веснушках и веселыми глазами. Увидя Лю, Степан Ильич воскликнул:

— Ты ли это, сын Астемира?

— Это я, — внушительно отвечал Лю.

— Узнаешь ты меня?

— Узнаю.

— Похож ли я еще на учителя?

— Похож.

Лю не раз слыхал, что Степан Ильич похож на учителя. Об этом Астемир говорил еще в те годы, когда Степан Ильич жил в Кабарде. И в самом деле, Степан Ильич смолоду походил не то на учителя, не то на фабричного мастера. А собственно, он и сочетал в себе учителя с мастером, по крайней мере в глазах Лю. В те годы, когда Степан Ильич появлялся в Шхальмивоко, он всегда что-то объяснял окружающим его людям. Степан Ильич всегда был простым и добрым, и если оставался на ночь в доме Астемира Баташева, то в его карманах неизменно находились конфеты или пряники. Словом, что говорить, Лю и Степан Ильич с давних лет слыли кунаками.

Сейчас, при встрече в такой необычайной, новой обстановке, Лю старался не ударить лицом в грязь, был немногословен и говорил загадочно.

Степан Ильич понимал, что это неспроста, так же как и внезапное появление парнишки из Шхальмивоко в Ростове! Притом Степан Ильич никогда прежде не видел Лю в казенном обмундировании, в красноармейской шинели, в обмотках и в высокой барашковой шапке.

— Ай-алла, ай-алла! — восхищался Степан Ильич. — Но где же Астемир? Где Думасара?

— Нет, я с нею, — и Лю деловито кивнул в сторону застенчиво улыбающейся Макки Курашевой. — Ты знаешь прокурора Курашева?

Да, Степан Ильич слышал о прокуроре Курашеве, направленном в Нальчик для расследования беспорядков в Бурунах.

Первые порывы радости и удивления прошли. Лю дал понять, что у него дело чрезвычайной важности: с ним письмо и маленькая посылочка. Но все это поручено передать Степану Ильичу так, чтобы никто другой не видел, а здесь на улице много людей, прохожие то и дело посматривают на паренька в шинели не по росту и в высокой барашковой шапке. Надо что-нибудь придумать.

Выход был найден. Степан Ильич предложил пойти в сад. Ему не терпится узнать о последних новостях в Бурунах, в Шхальмивоко.

Не нужно забывать, что Степан Ильич был и учредителем, и первым заведующим первого детского учебного интерната, тогда еще в Нальчике. Как же дела теперь в Бурунах, довольны ли ученики своим новым заведующим, Казгиреем Матхановым? Доволен ли Казгирей Матханов своими учениками? Лю отвечал, что лучшего заведующего нет во всем подлунном мире, только один человек недоволен: Инал ругает Казгирея.

— Ты не верь Иналу, — строго предупредил Лю Степана Ильича. — Инал все выдумывает про Казгирея. Это знают и прокурор Курашев, и Астемир. Вот...

Лю хотел было тут же вынуть заветное письмо, письмо Казгирея, которое он ощупал у себя за пазухой на теплом теле, но, оглядевшись, решил все-таки подождать, пока они не войдут в пустынную аллею осеннего сада.

— Да, — проговорил Степан Ильич. — Ну давай, давай сюда. Макка, пожалуйста, присаживайтесь.

И через минуту Степан Ильич держал конверт с письмом Казгирея и свернутый змейкой кавказский поясок старинной чеканной работы по серебру. Степан Ильич не мог знать значения этого подарка, он просто не помнил изящного пояска, который, вероятно, в прежние годы ему приходилось не один раз видеть на Казгирее Матханове, а может быть, он тогда и не знал, что это фамильная драгоценность Матхановых, унаследованная ими еще от их деда Цаца. В этом пояске дед Цац выезжал сначала на восток к аварцам для переговоров с имамом Шамилем, потом в русскую крепость к князю Барятинскому. Но Степан Ильич, и не зная его истории, сразу оценил достоинства старинной вещи и с недоуменной улыбкой восхищения как бы взвешивал на ладони змейку пояска.

— А теперь, — сказал он, — теперь посидите тихо или погуляйте, я прочитаю письмо.

Степан Ильич распечатал конверт и погрузился в чтение:

«Вечно дорогой друг, Степан Ильич!

Возношу к тебе ладони, принявшие мысль от самого сердца.

Возношу слова еще выше, молю аллаха о том, чтобы слова мои были в той же мере необходимости и достаточности, какие царят всюду в природе. Не смею, бесценный друг, утомлять тебя лишним, но и не могу не доверить тебе необходимого.