Каменный Пояс, 1982

Костик так и не научился раздваиваться на озабоченного поисками кадров профессионала и любителя природы, который в свободное от съемок время наслаждается осенней тайгой. Угодный зрителю кадр вынуждал Костика даже на кратких привалах не беззаботно валяться, покорясь обаянию бирюзового в те денечки над всей Сибирью неба, а сосредоточенно сортировать гирлянды облаков на зрелищно эффектные для съемок и бесполезные.

Но самая обидная нелепость заключалась в том, что пахнущий грибной прелью безыскусный пень, чахлая осинка на вырубке, затекающие бурой вонючей жижей следы от сапог Гарькавого — простенькие кадры, действительно волнующие душу, — на экране смотрелись бы удивительно скудно, безлико, скучно!

«Привезти им на фестиваль березовый чурбан да ведро болотной жижи. Вот и попробуйте, полюбите такой Россию... Колорит им в цвете выдай! Коты жирные!» — со злостью подумал Костик о том самом зарубежном зрителе, работа на которого еще недавно льстила его самолюбию и, как мыльный пузырь, раздувала авторитет Костика в собственных глазах.

Пьянице Гарькавому можно позавидовать, уродился же маньяк... Доверь ему аппарат — истратит всю пленку на первую муравьиную кучу. Не существует для светлой головушки ни зрителя, ни критики, ни конкурентов по студии... И ведь как хитрит, бестия, лишь бы заполучить «Конвас» в руки.

— Шнурок у тебя, киношник, развязался, давай аппарат подержу.

Глянет Костик на ноги, а на ногах по-прежнему сапоги обрыдлые. И хоть плачь...

После лежневки тропа коварно запружинила по ядовито-зеленой, короткой, будто на ухоженном газоне, травке. Костик с досадой окликнул Гарькавого: снова отстал бестия.

— Эй, ты, что опять стряслось?

Тот ждет, пока заносчивый киношник подойдет сам.

— Кормильца вспугнули...

— Хватит, Олег! Хватит! Слышишь — хватит! Я устал от дурацких жаргонов. Я сыт твоими фокусами! Я уже потерял пять дней — и ни одного запланированного кадра!

Гарькавый смотрит на Костика трезво и холодно.

— А медведя не хочешь, сопля?

— Иди ты... — снизил Костик генеральский тон до шепота.

— С горшка, кажись, вспугнули, — озабоченно процедил Гарькавый, кивнув на парящую теплом навозную кучу возле тяжело продавленного во мху следа. — Свежак! — Он разгреб носком сапога лепешку с красными точками непереваренных ягод. — Сало к лежке дотягивает... Где-то рябинники поблизости знатные. Камнем по башке вдарили, что ль? Якорь, говорю, кидаем, Константин! — проорал в самое ухо замершему Костику Гарькавый.

На предложение Гарькавого завтрашний день посвятить съемкам, а живую козу использовать приманкой, Гриня впервые за все дни решительно прогундосил: «Не отдам Тоню! Не зверствуй, Олех Палч. Из ружья лучше стрельни».

— Что-о-о? — диким голосом проревел вконец пьянущий Гарькавый. — Ну-кась, Гринюшка, глянь на дядю оператора, — с зловещей ласковостью попросил он дружка. Гриня покорно обернулся к насторожившемуся Илькину. Гарькавый подпрыгнул и точно в копчик ударил другаря Гринюху кованым каблуком.

Гриня закатался по траве, Костик — к нему.

— Назад, падла! — вскинул Гарькавый ружье.

— Олежек, не горячись! Миленький, не горячись! Он виноват, с него хватит.

— Вонась оно-о-о... Падаль жалеешь? Кто меня жалеть будет? — Держа ружье в правой руке, Гарькавый снова каблуком в лицо сбил всхлипывающего на четвереньках Гриню.

«Взрывпакет!» — озарило Илькина.

Чужая хрустящая боль на мгновенье ослепила страх перед Гарькавым, отозвалась в Илькине горячечно-бестолковой решительностью.

Он метнул в костер взрывпакет, всегда висящий на пояске на случай агрессии медведя. Угадывая в дыму фигуру Гарькавого, подскочил и утайкой (словно кошка лапкой — не опасно ли?) цапнул того за кисть правой руки. Ружье выпало — Костик осмелел. Вздернул пьяного на спину, нерешительно потряс его — дальше что? — и, крепко зажмурившись, наконец шмякнул через себя оземь.

— Ноги — ремнем! — очень даже решительно скомандовал Грине, сам ловко стянул кисти рук хитреньким узлом.

— Су-у-у-ки, — обреченно завыл Гарькавый, изгаляясь в звериных интонациях.

В палатке Костик обмотал дебоширу еще и рот полотенцем, наглухо застегнул брезентовый полог и, силище свирепой сам удивляясь, забаррикадировал выход из палатки толстенным бревном.

«Водку у дядечек вылить? Совсем бандюги озвереют...» Костик брезгливо посмотрел на шмыгающего носом Гриню.

— Мне фильм лепить — я польстился. Некуда податься, прилип к нему? Или должник его?