Аркадий Первенцев - Гамаюн — птица вещая

— Я сам видел: Машковский — головой, об асфальт головой... Не там приземлился. Череп лопнул... Если об асфальт черепом, лопнет...

Наконец приблизился Жора. Руки в карманах, поступь тяжелая, мертвая. Немецкие ботинки не скрипели. Остановился в тени. Закурил. Фосфорические стрелки часов на руке Николая показывали пять минут двенадцатого. Коржиков запаздывал.

Еще десять минут. Жора, вероятно, подошел ближе к дому. Его не видно. Томительное выжидание действовало на нервы. Мелькнула мысль: «А может быть, все ерунда? Все почудилось. Нет Коржикова. Нет врагов. Все гораздо проще».

Коржиков появился внезапно. Донеслись невнятные слова. Поздоровались.

— Да, да, действительно опоздал, — извинился Коржиков. — При следующих встречах мы заранее должны сверять часы друг у друга.

Квасов сказал что-то в ответ. Коржиков более громко:

— Нет, нет, я не доверяю кустам. Просмотрите бумагу, у фонаря лучше, видней. Не обращайте внимания, бумага вмонтирована в книжку Майн Рида.

Жора сказал отчетливо:

— Хорошо. Я дома проштудирую Майн Рида.

— Дома штудировать нельзя, — подчеркивая несвойственное Квасову слово, отрезал Коржиков металлическим, уверенным голосом. — Вы подписываете это в счет аванса. Документ мы с вами уже проштудировали...

Коржиков протянул Жоре «вечное перо».

Квасов взял перо, подался ближе к засаде. Николай приготовился. Коржиков почуял неладное, грубо приказал:

— Оставайтесь на месте!

— Чего это вы? — огрызнулся Квасов.

Теперь они стояли шагах в десяти от кустов. Расстояние небольшое для ловкого человека. Но сигнала еще не было. Разведка затягивалась по вине Квасова: он почему-то медлил. Лицо Коржикова теперь было на свету фонаря, бледное, застывшее. Коржиков говорил мягко и вкрадчиво: бич не свистел, дрессировщик укрощал голосом.

— Вы ведете себя неразумно, — проговорил Коржиков.

Следующие слова не дошли до слуха Николая.

«Скорей бы, скорей!» — мысленно торопил он, чувствуя, что его снова трясет озноб. Во рту появилась горечь, как от хины. Проглотив слюну, он переменил положение тела, расправил затекшие плечи.

Где-то в глубине переулка, в черноте ночи, послышался осторожный милицейский свисток; он повторился; если не обманывал слух, затопали по мостовой ноги бегущих. Эти звуки приближались. И именно в эту минуту Квасов сшиб Коржикова с ног. Глухое падение тела, вскрик... Николай выпрыгнул из кустов, проломив ветхий заборчик, и в несколько прыжков достиг места схватки. Заметив нового противника, Коржиков ударил Жору головой снизу, по челюсти. Жора пошатнулся. Оттолкнув его, Коржиков с неожиданной силой обрушился на Николая. Конечно, он сразу его узнал. Но какая-то секунда — секунда внезапности — была потеряна. Все-таки Бурлаков был отделенным командиром, привыкшим действовать показом, а не рассказом. Пригодились тренировки в борьбе, проводившиеся в армии в часы досуга. Коржиков оказался не таким уж слабосильным, с ним приходилось серьезно считаться.

Прежде всего Николай воспользовался своим преимуществом в росте. Ему не составило труда, обхватив Коржикова за поясницу и крепко сцепив руки на его спине, поднять его, лишить точки опоры. Но швырнуть Коржикова на землю и скрутить ему руки — не удалось. Правая рука Коржикова выскользнула из обхвата, и в тот же миг сверкнула узкая сталь ножа. Инстинктивно зажмурив глаза, Николай бросился на землю вместе с намертво зажатым Коржиковым. Он близко увидел его искаженное лицо, бледное, как маска. Только бы уберечь глаза! Нож распорол гимнастерку и прошел где-то по левому заплечью. Николай почувствовал небольшую боль и жар крови, окатившей, казалось, всю его спину.

Николай схватил Коржикова за руку и уже не отпускал, продолжая изо всех сил сжимать его тонкое, плоское запястье. Пальцы, привыкшие к узкому эфесу кубанского клинка, держали надежно, словно капкан. Неподалеку от себя Николай заметил выроненный Коржиковым нож. Только теперь он ясно осознал, какая опасность его миновала. Он изловчился и, не выпуская противника, стянул крест-накрест кисти его рук и при помощи Жоры связал их брючным ремнем.

— Ах ты, гад!.. — бормотал Жора, хватая Коржикова за плечи и исступленно тряся их.

— Хватит, Жора! — Николай поднялся, легонько оттолкнул его. — Самосуд? Лучше погляди, глубоко ли он меня царапнул... — И он повернулся к Жоре плечом.

Гимнастерка, разрезанная почти до пояса, прилипала к телу, текла кровь.

— Не знаю, что делать, — Николай поморщился. — Перетянуть бы. А как здесь перетянешь? Нужно в больницу...