Аркадий Первенцев - Гамаюн — птица вещая

Вначале Аделаида отвечала ему неаккуратно. На листочке, а то и на четвертушке. Крохи внимания, а лучше сказать — снисхождения. Отвечать ее заставляла пылкость его пространных писем. Потом переписка разладилась, а на третьем году, когда Бурлаков, поддавшись на сатанинские увещевания Арапчи, остался на сверхсрочную службу, Аделаида написала ему совсем короткое письмецо, намекнув о перемене, происшедшей в ее жизни. Продолжать переписку было неудобно.

Теперь Бурлаков шел к ней, готовый к любой неожиданности. Аделаида была замужем, только так можно было понять ее намек. Кто ее муж, Бурлаков, конечно, не знал. Его потянуло к ней, и он не мог справиться со своим желанием. В конце концов будь что будет! Он долго готовился к тому, чтобы появиться перед нею другим человеком — не тем деревенским увальнем, которого она проводила в тот памятный для него октябрьский день. На нем была шинель, перешитая в дивизионной швальне, с обшлагами, достигавшими локтя; раздвоенные концы отворотов изнутри были отделаны синим сукном. Сапоги сделаны на заказ из хрома, тонкой и эластичной кожи, невыразимо ярко сверкающей от ваксы. Обычные деловые шпоры из твердой стали сменены на щегольские, с малиновым звоном колесиков. Он купил их в магазине Военторга и дополнительно отникелировал в мастерской у одного из потомков Хаджи Мурата. Этот потомок великолепно владел искусством закалки боевых клинков и чеканкой по драгоценным металлам.

Вот таким щеголем полкового масштаба должен был предстать Бурлаков.

Не без волнения прикоснулся он к черной пуговке звонка и, нажав два раза, как рекомендовала вывешенная на дверях табличка, услышал дребезжание звонка в самой глубине коммунальной квартиры.

Через две-три минуты пришлось позвонить еще раз. За дверью послышались шаги и чей-то незнакомый женский голос:

— Аделаида, к вам. Два звонка!

— Не понимаю. У Сержа — свой ключ. — Это был голос Аделаиды. — Мог ли он его забыть?

Звякнула цепочка, скрипнули петли. Дверь приоткрылась на длину цепочки, и при мерклом свете лампочки, ввинченной в лестничном пролете у самого потолка, Николай прежде всего увидел ее волосы и настороженные глаза.

— Николай?! Вы? — Аделаида пропустила его в коридор. — Так неожиданно!..

— Прежде всего — здравствуйте! — Она слабо ответила на его рукопожатие. — Я еду домой через Москву и решил заглянуть к вам.

— Проходите, проходите. — Она пожала плечами. — Надо было предупредить, позвонить хотя бы... Вы меня застали в таком виде, врасплох...

— Позвонить? У вас есть телефон? Как в штабе полка? — Он попробовал отделаться шуткой. — Темный армеец! Отстал, отвык...

— Вы только не обижайтесь, Коля, — голос Аделаиды стал мягче. — Вы знаете о моих переменах...

— Если неудобно, я уйду.

— Нет, теперь уже поздно. Придется дождаться Сержа. У нас такие соседки. Им ничего не стоит самым вульгарным образом все истолковать...

Она провела Николая в знакомую ему комнату. Многое в ней изменилось. Со стен исчезли фотографии жокеев в камзолах и призовых рысаков.

Низкие кресла были обтянуты пестрой тканью с неопределенным рисунком. Туркменский ковер на полу, оттоманка, мусульманский светильник в углу — такие бывают в мечетях, и запыленный аппарат для кальяна. Все это придавало комнате восточный колорит и, очевидно, отвечало вкусам загадочного Сержа.

Пока хозяйка переодевалась, Николай имел возможность поразмыслить. Он сравнил родительскую, избу с этой квартирой, полезные в обиходе предметы — с этими вещами. К чему старый светильник, если есть электричество? Зачем эти высокие кувшины, исписанные иероглифами бамбуковые палки? Ведь на все это истрачены деньги. Дома, бывало, покупка чугуна или сковородки обсуждалась по нескольку дней кряду. Пропажа ведра или веревки вызывала столько волнений, столько взаимных упреков... Сейчас родители задумали приобрести корову, без нее невозможно прокормиться. Сколько писем, тревог, расчетов... Николай невольно потянулся к карману, в нем было зашито двести рублей. Протест поднялся в душе Николая и отрезвил его. Нечего робеть и считать себя ниже...

— Что с вами? — Аделаида присела напротив Николая.

— Со мной? Ничего...

Он видел ее колени, остро чувствовал запах духов и еще какой-то запах — не то барбарисовых конфет, не то помады.

— Нет, вы изменились, стали строже ко мне. — Она наклонилась и притронулась к его руке, туго охваченной в широком запястье манжетом темно-зеленой военной рубахи.