Евгений Дубровин - Билет на балкон

– Хорошо…

– До свиданья, дядя, – сказал мальчик.

– До свиданья…

Она ушла, держа послушного курчавого мальчика за руку. Кутищев невольно посмотрел ей вслед. Да, таких он видел только в кино.

– Что за женщина, старик! – говорил Борис по пути к палатке. – Образованна, развита, красива! Все-таки детская игра в прятки сослужила мне хорошую службу. Она москвичка, старик, актриса. Играет в театре, но интересуется и музыкой, и архитектурой, и живописью. А сколько она стихов знает, старик! Положила меня на обе лопатки. Пошли выпьем по стаканчику по такому случаю. Не хмурься, начальник охраны, твой подопечный не запил. Просто у него хорошее настроение. А знаешь, почему у него хорошее настроение? У него хорошее настроение потому, что он бредет, утопая в этом горячем песке, а не лежит в сырой земле, уставившись в доски, в которые уже скребется… И потому, что у нею начат роман, который потрясет весь мир. И потому, что ему нравится симпатичная, талантливая актриса. Пошли, старик, ибо жизнь прекрасна.

– Нет, я не хочу.

– Но почему, старик? Объясни. Из чувства протеста?

– Просто я уже выпил свою норму.

– Ах, ты выпил свою норму…

– Да.

– Старик! Ты просто прелесть! Ты невозможный, жуткий, античеловеческий мудрец. Таких, как ты, еще не было и, наверно, не будет. Хотя, конечно, человечество знало много самых экстравагантных личностей. Старик! Извини. Я сам не знаю, что со мной делается. Я словно заново родился. Ей-богу. Сегодня такой чудесный день! Как в юности! Честное слово! Как будто мне восемнадцать, первая любовь, черемуха в балке… Старик, у нас черемуха была во всем районе в одной только балке. И там дежурил объездчик. Туда ездили воровать со всех сел. Ночью на велосипедах. Представляешь? Оставишь велосипед в кустах и ползешь. А она белыми пятнами на дне, словно клочья тумана. А ночь тихая, тихая и соловей… Вдруг ба-бах! И топот. Это объездчик, гад, солью по кустам. Бежишь во все лопатки, сзади топот, крик. Как на войне, старик… Ты славный парень, старик. Не обижайся на меня. Ты не представляешь, как я рад, что наконец-то пришло настоящее, появился смысл твоего существования. У меня первый раз такое. Даже когда про камчатские вулканы писал, старик, такого не было. Горит все внутри, иду, а вокруг словно музыка. Что-то наподобие вальса «Сказки венского леса». Ты видел кино, старик? Как Штраус ехал в карете по лесу. Копыта стучат, солнечные зайчики дорогу перебегают, соловей щелкает, извозчик играет на дудочке… И все сплетается в чудеснейшую мелодию. Трам-трам-тарам-тарам…

Глорский попытался сделать несколько на вальса, но увяз в песке.

– Ах, старик… Я сейчас…

Оставляя глубокие следы, он побежал к полускрытому бугром стеклянному кафе.

Вернулся он минут через сорок.

Пожилой слесарь из Архангельска был так удивлен, увидев Глорского выпивши, что как высунулся наполовину из своей палатки-норы, так и забыл всунуться.

– Привет честному семейству! – приветствовал его Глорский.

– Привет…

– Все спим?

– Спим…

– Поехали с нами, папаша, в Новороссийск! Посидим в ресторанчике! А то так и проторчите весь отпуск в своей дыре. Я угощаю!

Но слесарь испуганно исчез в палатке. А может быть, его дернула за ноги жена.

В рюкзаке у Глорского, кроме всего прочего, была легкая немнущаяся нейлоновая куртка. Надев белую рубашку и галстук, он выглядел вполне прилично.

– Ну как?

– Ничего.

– Ты, конечно, не едешь?

– Нет.

– Ну и напрасно, старик. Ей-богу, напрасно. Сделай себе хоть раз разрядку. Забудь все: свой этот режим, всякие там неудачи… Вся прелесть режима, старик, в том, что его можно нарушить. Для этого его и придумали. Ей-богу! Поехали!

– Да мне, честное слово, не хочется. Сидеть в дыму и чаду…

– Ты ангел, старик. Ты злобный, античеловеческий ангел. Ну-ну… пошутил. В одном ты прав, старик. Никогда не надо делать того, чего тебе не хочется.

Глорский сунул в карман свой шикарный, из кожи нерпы – подарок эскимосов – кошелек и исчез.

– Старик! Проснись! Старик!

Кутищев вскочил. Палатка тряслась. В глаза бил свет фонарика.

– Что… Кто… – забормотал спросонья Игорь.

– Старик, где мой рюкзак? Да проснись ты! Я уезжаю!

– Уезжаешь? Куда? Зачем?

– Ага… вот он. Убери свою ногу, старик! Да скорей же! Такси ждет! Ага… плавки… полотенце…

Глорский торопливо стал запихивать в рюкзак вещи. В свете фонарика металась его фигура с взлохмаченной головой, расстегнутой рубашкой, сбившимся на сторону галстуком.