Евгений Дубровин - Билет на балкон

– То, что надо, – сказал Глорский.

Они вернулись к палатке. Сосед разжег костер. Дочь при его свете зубрила английские слова. Мать возилась возле по-прежнему гудевших примусов.

– К нашему шалашу.

– Мы уже перекусили.

– В кафе?

– Ага…

– Готовят неплохо, но дорого Мы сами питаемся, да и вкусней, с дымком-то.

Соседу было скучно. Он приставал к Глорскому и Кутищеву до тех пор, пока те не сели к костру. Кулеш с салом и компот на третье были действительно хороши. За ужином сосед рассказал, что он работает слесарем в Архангельске, проработал уже двадцать лет, но в «человеческом отпуске» еще ни разу не был: то семейные дела, то родственники рождаются, женятся и умирают, а их у него пропасть, и все очень обидчивые. А в этом году дочка поступает в институт, за ней глаз да глаз нужен, потому что девка очень слабовольная и ленивая, а потому они с женой на этот раз плюнули на все, подсобрали деньжат и махнули на юг. В прошлом году здесь отдыхал знакомый и очень ему понравилось: дешево и сердито.

– А сами-то вы кто будете?

– Журналисты.

– Журналисты, – в голосе соседа было недоверие. – Журналисты в палатках не живут. Все больше по курортам. У нас на заводе есть один, самый главный в газете, так замотался по курортам.

Сосед поскучнел, стал меньше разговаривать и вскоре отправил свою семью спать. Они по одному залезли в одноместную палатку, похожие на сусликов, предварительно убрав туда всю посуду и примусы.

Костер догорел, и небо стало ярче и чище. Монотонный гул доносился с моря. Оттуда тянуло запахом гниющих водорослей. Сосед рассказал, что недавно был шторм и «травы выбросило пропасть» и даже одного дельфина.

– То, что надо, – сказал Глорский.

Все остальные дни были похожи один на другой. Друзья вставали рано, когда солнце еще не успевало высушить траву и кусты, и, ежась, бежали к роднику умываться. Чистили зубы, растирали мокрые, в пупырышках тела сухими полотенцами, делали несколько согревающих упражнений. Вода в ручье не была особенно холодной, если купаться выше родников, потому что ручей бежал по ущелью издалека, а там солнце вставало раньше и успевало немного нагреть воду.

Потом они надевали наутюженные брюки, белые нейлоновые рубашки и шли завтракать в стеклянное кафе. Кафе открывалось рано, посетителей почти не было, и они не спеша выбирали, что хотели. Все было свежее, только что приготовленное. На украдкой позевывающих в кулак сонных раздатчицах топорщились белые халаты с еще не разглаженными, после ночного лежания в шкафу складками.

Они садились за любимый столик, под фикусом, у стеклянной стены, и завтракали, смотря больше на море, которое плескалось почти у самого кафе, чем в тарелки, и сидели до тех пор, пока в том месте, где море сливалось с небом, не проходила в сторону Новороссийска «ракета». Она проходила ровно в семь тридцать, и, дождавшись, пока она скроется в правом углу кафе, друзья аккуратно складывали тарелки на поднос и относили их на мойку, потому что было неудобно и даже противно видеть грязную посуду на одном из столов, когда другие сияли белым пластиком, и мойщицы благодарили несколько смущенно.

Потом они шли на море. Солнце уже успевало подняться и припекало вовсю. У них был красно-синий надувной матрац, и, накупавшись, друзья ложились на него вдвоем грудью на красную сторону, и лежали до обеда. Глорский смотрел на море, иногда что-то бормотал, иногда записывал в блокнот, но больше смотрел на море. Кутищев дремал, подолгу прогуливался по берегу, чтобы не мешать другу.

В полдень они выпускали воздух из матраца и шли обедать в то же, но уже изрядно наполненное и испачканное людьми кафе. Пообедав, они располагались возле своей палатки на одеяле, в тени деревьев. Море играло бликами, слепило. Из ущелья дул прохладный ветерок, шипел, трепыхался в пламени примусов слесаря, раскачивал ветви деревьев. И опять Глорский смотрел на море, бормотал, писал, а Кутищев дремал, повернувшись к морю лицом с открытыми глазами. Он умел спать с открытыми глазами.

Когда ветер менял направление и начинал дуть с моря и тени от неровностей на пляже образовывали причудливую сеть, наброшенную на песок, они шли купаться и купались до тех пор, пока не садилось солнце. Потом они ужинали, гуляли по поселку и проводили недолгий вечер у костра.

Слесарь из Архангельска, видя, какую праведную жизнь ведут его соседи, проникся снова доверием к ним и вообще ко всем журналистам и стал вести длинные разговоры. Он говорил о том, что молодежь сейчас быстро взрослеет, что авторитет родителей упал и держится лишь на ремне, но ремень можно применять до определенного возраста, например, свою дочку он выпороть уже, к сожалению, не может, а очень следовало бы: на уме одни гулянки да наряды, и во многом виноваты газеты, книги и кино, которые рассказывают про «все как есть, до постели», и молодежь про запретное узнает гораздо раньше, чем следовало бы, а отсюда и потеря уважения и священного трепета ко всему. Например, его дочка ни шить, ни стряпать, ни стирать не умеет и не стремится научиться этому, но уже три раза заявляла, что выходит замуж, и каждый раз это был другой человек, которого и человеком-то назвать трудно, сопляк, да и все.