Иван Шевцов - Бородинское поле

Глеб Макаров с суеверной настойчивостью и упрямством язычника внушал себе такую фантастичную, нереальную мысль, точно заклиная судьбу, умоляя ее сотворить чудо. Он не верил в чудеса, но сейчас ему до смерти захотелось, чтоб свершилось чудо. Он от кого-то слышал или где-то читал о чудодейственной силе самовнушения, и теперь, в самые трудные дни своей жизни, прибегнул к неведомому и неиспытанному. Так было легче на душе.

Он знал, что в Москве его ждут родные, которых он известил телеграммой. В Ярославле в госпиталь к нему приезжала Варя - любимая сестренка, средняя в семье Макаровых. Младший брат Игорь, лейтенант-танкист, тоже как и он, Глеб, встретил войну на западе. Последнее письмо от него получено месяц назад. Краткая записка: жив, здоров, бьем проклятую немчуру. Всем боевой фронтовой привет.

Варя показала Глебу Игорево письмо - оно было датировано двадцать шестым июля. А сейчас на исходе август. С тех пор от брата никаких вестей. Может, и в живых давно нет.

В Москву поезд прибыл вечером. Глеб вышел на темную площадь вокзала, и Москва ему показалась необычной, какой-то настороженной, непривычно погруженной в темноту. И только яркий свет в метро вернул ему ощущение, знакомое с детства. Но оно не было продолжительным: на "Динамо" Глеб вышел из метро, встреченный, как и на вокзале, темнотой притихшего, настороженного города. Столичный центральный стадион "Динамо" угрюмо молчал, вздыбив в лунное небо черные силуэты юпитеров. Что-то больно ударило по туго натянутым струнам души, защемило под ложечкой. В памяти пробудились годы пусть не всегда легкой, но навеки прекрасной юности. Сколько раз бывал он здесь, на трибунах стадиона, в кипящем океане страстей болельщиков. Стадион в его памяти хранился солнечным и восторженно шумным, как праздник.

Воровски выползшая из облаков луна бледно осветила самое высокое в этом районе здание - построенный перед войной жилой дом авиаторов. Своей несколько неожиданной архитектурой он напоминал Макарову канцелярский стол, опрокинутый вверх ножками.

Ощущение нового, непривычного отвлекло его на какое-то время от тревожных мыслей о семье, от того нравственного напряжения, в которое он был погружен в последние дни и особенно часы. Эти мысли и напряжение вернулись к нему тогда, когда он знакомым проходным двором вышел на свою улицу, пустынную и приумолкшую. Глеб ускорил шаги: он знал - его ждут. Привычно нащупал в темноте кнопку звонка, нажал ее и не услышал сигнала. Понял, что звонок не работает, постучал.

Открыла мать - Вера Ильинична. Сухонькая, как-то неожиданно состарившаяся, она прижалась к широкой груди, уцепилась за кожаную портупею, заплакала тихо.

- Глебушка, сынок… Один остался.

Голос у Веры Ильиничны вообще был тихий и мягкий, а теперь и совсем пропал, еле слышно.

"Один остался… Значит, не свершилось чудо, не объявились жена и дочурка".

Он поцеловал ее седые волосы и сказал тоже тихо:

- Ничего, мама, ничего.

Потом обнял отца, расцеловались трижды, поцеловал сестру и пытливо посмотрел на смиренно стоявшего в сторонке молодого блондина, хрупкого телосложения, стройного и бледнолицего. Догадался: муж Вари, тот самый молодой и талантливый архитектор, который, по словам сестры, рвется на фронт, а его не отпускают. Познакомились. Зятя звали Олегом Борисовичем Остаповым.

Осмотрел большую квадратную комнату, тускло освещенную керосиновым фонарем, висевшим под потолком. Кое-что переменилось за два года, которые он не был в Москве. Задержал задумчивый взгляд на фотографиях, висящих на стене в простеньких рамочках. На одной, большого формата, Глеб с Ниной, молодые, юные. Он - лейтенант-артиллерист. Нина в то время только что окончила педтехникум. Рядом другая фотография, меньшего размера. На ней они уже вчетвером: Глеб, Нина, Святослав и Наточка. Семья. Была семья… Что-то потемнело в глазах, помутилось. Мать, сдерживая рыдания, удалилась во вторую, маленькую, бывшую Варину комнату, а теперь спальню стариков.

Глеб отвернулся от фотографий, присел к столу.

- Вот так все время - все глаза выплакала, вся извелась, - негромко сказала Варя, кивнув в сторону ушедшей матери.

- Может, еще объявятся, - молвил Трофим Иванович, седовласый поджарый старик, и тоже придвинулся к столу.

- Нет, отец, не объявятся, - сокрушенно произнес Глеб, переведя неторопливый взгляд с сестры на зятя. - Чуда не свершилось. Не бывает чудес… Если бы были живы, дали б о себе знать.

- А не могли они оказаться там? - высказал предположение зять, имея в виду оккупированную немцами территорию.