Иван Шевцов - Набат

- Слугарев Иван Николаевич. - Взгляд внимательный, но дружеский, располагающий.

- Присаживайтесь. Слушаю вас, Иван Николаевич, - весь сосредоточился Тихон, указав на стул. И сам сел напротив, ожидая первых слов и не в силах заглушить внутреннюю тревогу.

- Ваши польские друзья шлют вам низкий поклон, - сказал Слугарев. "Значит, не с Дениской", - отлегло от сердца Тихона, но и особой радости не доставило: он догадался, что Слугарев из госбезопасности, и превратно истолковал цель его визита. Сказал с нескрываемым раздражением:

- Сколько же можно? Я уже раз пять и писал и рассказывал. Думал, наконец все выяснили. Выходит, нет, не верят. - Глухой голос его звучал дерзко и недружелюбно.

- Так и не поверили? - весело произнес Слугарев, догадываясь, о чем говорит Морозов, и стараясь смягчить его ожесточение.

- Вашего брата тоже можно понять, - вздохнул Тихон печально. - Попробуй верь человеку, когда среди нас еще столько подлецов. Сегодня со мной было такое, что на всю жизнь потерял веру в человека.

Слугарев полюбопытствовал, что за случай произошел сегодня с Морозовым, но Тихон уклонился от рассказа: неприятно было еще раз пережить эту мерзость. Да и зачем оно сотруднику госбезопасности, который пришел по другому делу. И он сказал:

- Верят свидетелям и документам. А нет этого - и веры нет. - И, взглянув на Слугарева холодно, исподлобья, махнул рукой: - Что об этом зря толковать. Давайте лучше ближе к делу.

- У вас есть свидетели, Тихон Кириллович, - мягко, доброжелательно сказал Слугарев и, достав из кармана пиджака фотографию Леокадии Кунцевич, протянул ее Морозову. - Узнаете этого свидетеля?

- Пани Кунцевич!.. - В глазах Тихона сразу сверкнула радужная вспышка и тут же погасла, уступив место молчаливой скорби. - Что она? Жива? Давно это было, кажется, а по правде, и совсем недавно - каких-нибудь десять лет.

Слугареву казалось, что он рассматривает фотографию с теплым изумлением, что женщина - пани Кунцевич - небезразлична ему, и, конечно же, на Тихона нахлынули воспоминания и вызвали сложные чувства.

- Жива она, здорова, - сказал Слугарев. - Заведует ателье во Вроцлаве.

- Да-а, мастерица она что надо, высшего класса. - Ласковые глаза Тихона устремились в пространство.

Тогда Слугарев достал фотографию Ядзи, вернее, листовку с портретом Ядзи, за голову которой гестапо обещало тысячу марок и две коровы. Подал листовку Тихону со словами:

- А вот еще один ваш свидетель. Узнаете?

Тихон дрожащей крепкой рукой взял листовку, встал, высокий, костистый, лобастый, и жадными горящими глазами впился в фотографию. Он с усилием напрягал память, воскрешая встречи и образы давно минувших дней. Наконец глаза его потеплели, лицо озарила мягкая ясная улыбка. Сказал тихо:

- Помню, встречались. Всего один раз, и то случайно, у Леокадии. А она что, запомнила меня? Она жива?

- Это моя жена. Вы знаете, кто командовал партизанским отрядом "Пуля"?

- Как не знать. Ян Русский.

- А вы знаете, кто скрывался под этим псевдонимом?

- Говорят, кто-то из наших. Леокадия сказывала, что какой-то советский офицер. Настоящей фамилии его, конечно, она не знала.

- Фамилия его - Иван Слугарев - ваш покорный слуга.

- То есть? - изумленный свет вспыхнул в глазах Тихона. - Вы и есть тот самый Ян Русский?

- А вы и есть тот самый легендарный мститель-одиночка, который в Беловире наводил ужас на фашистов? - вместо ответа сказал Слугарев, улыбаясь застенчивой дружеской улыбкой. Лицо его сияло. Ему хотелось по-братски обнять Морозова, но какая-то натянутая робость и сомнения во взгляде, в жестах, в голосе Тихона сдерживали Слугарева. Он смотрел на Морозова восторженными глазами, а тот отвечал ему почтительным, задумчивым взглядом, в котором были и признательность, и что-то неопределившееся, нерешенное, - видно, он мучительно боролся с какими-то сомнениями и предчувствиями. И все же Морозов покорял Слугарева своим простодушием и добротой, в нем было что-то располагающее к откровенности. Даже не верилось, что этот тихий застенчивый человек мог совершать в одиночку такие подвиги, о которых ходила молва. Возможно, эта народная молва преувеличивала, желаемое выдавала за действительное, возможно, в Беловире действовало несколько таких одиночек и небольших групп, а все их дела приписывали одному.

Морозов продолжал рассматривать фотографии. Особенно его почему-то интересовала Ядзя.

- Как сейчас вижу ее, - говорил он слегка дрожащим голосом. - Красивая она была в ту ночь. Но запомнилась не потому, что красивая. По другой совсем причине. Когда увидела меня в форме немецкого офицера, растерялась. Глазенки горят: вижу в них и страх и решимость. На все девчонка готова. Того и гляди - пулю влепит. Я догадывался, что при ней должно быть оружие. Смотрю на нее так ласково, даю понять, что я не враг и худа ей не желаю и не сделаю. И Леокадия немножко смутилась. Я ушел тогда, а покоя долгое время на душе не было: а вдруг девчонка проговорится. Да что толковать, покоя вообще в тех условиях быть не могло, ты это должен понимать.