Иван Шевцов - Во имя отца и сына

- И научил? - полюбопытствовал Глебов, понимая, что главный инженер уводит разговор в сторону, стараясь уйти от неприятного для него вопроса, "пустить пыль в глаза".

- Не успел: через десять месяцев его освободили с понижением. На последнем совещании, так сказать, прощальном, он сказал: "Жаль, что не пришлось нам с вами долго поработать. Меня отзывают в связи с переходом на другую работу. Так что вы уж тут постарайтесь без меня не подкачать".

С сияющим лицом Николай Григорьевич встал и, протягивая руку Глебову, сказал со сладенькой улыбочкой:

- Ну что ж, не буду вас задерживать - еще увидимся.

- А вы меня не задерживаете. Напротив, я вас хочу задержать. Так как же с пятьдесят седьмым? Когда мы его запустим в производство?

Гризул незаметно опустил протянутую руку, ответил, не садясь:

- Думаю, что где-то в будущем году.

- А почему не в этом? Насколько мне известно, первую партию новых агрегатов мы могли бы дать и в этом году. Вы же знаете, с каким нетерпением ждут их химики.

- В текущем году нереально, - морщась, покачал Гризул ершистой головой. - Год, в сущности, кончается.

- Три месяца - срок немалый, - напомнил Глебов.

- Завалим план. Стоит ли рисковать?

- А это что, непременно должно завалить план?

- Обязательно. Мы советовались с директором. Борис Николаевич такого же мнения.

- А некоторые рабочие думают иначе.

- То есть? - На смугло-сером лице главного инженера застыло недоумение, пронизывающий взгляд остановился на Глебове.

- Считают, что еще в прошлом году можно было запустить в производство пятьдесят седьмую модель.

Гризул ухмыльнулся, пожимая круглыми плечами, процедил:

- Прожектеры. - Он почему-то подумал на комсомол. И немного погодя добавил: - Хорошие ребята, только иногда забегают вперед… батьки.

- А что им остается делать, если батька устал и отстал, плетется как черепаха.

- Ну что касается батьки, это не совсем так, - возразил Николай Григорьевич. - А ребята молодые, горячие, силенки-то не рассчитают, им кажется, что все можно одним махом.

- Вы о каких ребятах? - полюбопытствовал Глебов.

- Да о тех, из "комсомольского прожектора", которые вас о новом агрегате информировали.

- Представьте себе, что информировал меня человек далеко не комсомольского возраста.

- В сущности, это не имеет значения, - быстро вставил Гризул. - Сейчас, в последние месяцы года, для нас важнее всего план. План, товарищ Глебов, прежде всего. Об этом очень остро говорилось и на последнем общезаводском партийном собрании, и на парткоме.

Что. ж, отношения выяснили, более или менее узнали и поняли друг друга.

После ухода Николая Григорьевича на душе у Емельянова остался какой-то нехороший осадок: его охватило чувство тревоги. Да, план - великое дело, и завод его должен выполнять. Ну а новая продукция - разве это не так важно? А нельзя ли сочетать одно и другое? Надо бы посоветоваться с начальниками цехов, с парторгами, поговорить с директором. Да, конечно, Глебов еще плохо знает производство. Чтобы не попасть впросак, надо осторожно вникать в производственные вопросы. Главное - изучать и советоваться.

В кабинете стало темновато. Емельян включил настольную лампу. И как раз в эту секунду раздался телефонный звонок. Александр Александрович Маринин сообщил, что молодые художники отказались дать свои картины на выставку в заводской Дом культуры.

- Все? До единого? - переспросил Глебов, озадаченный столь поспешной и организованной реакцией.

- Все, - коротко бросил Маринин, и в его голосе Глебов уловил злорадство.

- Причина отказа?

- Та, которую мы предвидели.

И в этом "мы" Глебов понял: Маринин и Гризул. Выходит, главный инженер, выйдя от Глебова, позвонил Маринину и рассказал о своем разговоре в парткоме. А Маринин позвонил художникам, которые, очевидно, ждали его звонка и уже заранее решили, как им действовать. Глебов сдержал вздох досады, сказал, стараясь не волноваться:

- Ну что ж, тем хуже для них.

- Не знаю, как для них, а для нас определенно хуже, - с издевкой бросил Маринин "под занавес".

"Нахал", - подумал Глебов, кладя трубку.

Когда Глебов вышел на улицу, падал первый снег. Он кружился в свете фонарей и таял на мокром асфальте. Емельян жил на улице Гончарова, в районе бывшего Бутырского хутора, где на месте недавней загородной свалки возник огромный жилой массив многоэтажных домов. Новые улицы названы именами знаменитых людей: Добролюбова, Руставели, Фонвизина, Гончарова, Яблочкова.