Владимир Кораблинов - Алые всадники

Протест?

А что такое Октябрьская революция, как не грандиознейший, в мировом масштабе, протест…

Так, стало быть, вот это искусство – революционно? Эти вот синие, лиловые, грубо оконтуренные голые бабы? Эти горластые натюрморты?

Но тут кубарем, кубарем, чертом выкатились двое. Один – длинный, нескладный, в бабьем платочке; вокруг бедер, как юбка – пестрая, в розанах шаль, из-под которой – рыжие, сорок пятого размера сапоги. Другой – кругленький, махонький, в жилетке, с балалайкой, с кудрявым чубом, набегающим на глаза.

– Лосев! Лосев!

– Г-глядите, т-товарищи! К-к-камни заго-о-ворили! – сверкая белоснежной шеей, кричит Вадим. И Лосев – звериным рыком, под тоненькую балалаечку:

Рев. Свист. Гогот.

Кудрявый малютка (боже мой, да ведь это ж Илюшка! Ну, конечно, он, только – жилетка, усики, этакий потешный деревенский кавалер…) отчаянно бренькает балалайкой:

Ну, Илюшка! Ну, дьявол!

Вот оно как у нас: великого Сезанна за бороду хватаем. И – пожалуйста. И – никаких гвоздей!

Дальше были трещотки и бубны, ноктюрн на водосточной трубе, балаганные шуточки: младший Попов глотнул керосину и выпустил изо рта огненный фонтан.

Сонечка села за рояль и попробовала выколотить из его стариковских слоновьих зубов залихватскую полечку.

Получилось.

Все стали танцевать, и такая возня пошла, что никто и не заметил, как в дверях мастерской появилась Капитолина. Из-за ее золотой короны выглядывал, настороженно косил глазом Розенкрейц. Увидев Алякринского, застыл, окаменел. Николай помахал ему рукой: иди, мол, чего стал!

«Так вот она, эта купчиха… Любопытно!»

Она сразу же была подхвачена кем-то. Золотая корона запрыгала в бешеной польке. Розенкрейцу ничего не оставалось, как пробираться к Алякринскому. Он подошел, стараясь казаться спокойным, скрипя ремнями кожаной амуниции.

Отплясав, словно отработав урок, слегка запыхавшаяся Капитолина подплыла к Розенкрейцу.

– Что же это вы меня упустили? – лениво, томно усмехнулась. – Какой кавалер нерасторопный…

Розенкрейц как на гвоздях сидел.

– Ну что ж танцевать-то? – толкнула его локтем.

– Вы же отлично знаете, что я не танцую, – резко сказал Розенкрейц. На мгновение мелькнули его лошадиные зубы.

Ах, как злился: на дурацкую вечеринку, на кобылу Капку, на себя, что притащился к художникам, хотя нетрудно было предугадать, что этот вертлявый, в заячьей папахе – Илья или как там его, – раз уж он оказался другом Алякринского, затем нынче и появился, чтобы привести сюда своего болотовского однокашника.

Разглядывая Капитолину, молчал Николай. Молчал Розенкрейц. Капитолина сидела прямо, глупо, невозмутимо улыбалась каменной, плоской улыбкой курганной скифской бабы.

«Нехорошо, неловко, – подумал Николай. – Надо все-таки развлекать девицу… Но этот черт косой – даже и не познакомил.»

– Ты что же, Лёвушка, не представишь меня даме?

– А! – вздернулся Розеикрейц. – Виноват. Знакомьтесь, Капа.

Всем корпусом поворотясь к Алякринскому, Капитолина протянула руку. Ладонь была большая, мягкая, вялая.

– Нравится вам здесь? – спросил Николай.

– Ничего, – как патока с ложки протянулась. – Смешно.

– Что же смешно-то? К смешному вы опоздали. Сейчас, кажется, ничего смешного нет.

– Как нет? Чертики вон у них у всех на щеках. Вообще все художники чудные…

– Позвольте, – сказал Николай, – но ведь и вы – художница.

– Ну, я – для забавы… – – Скифская баба улыбалась каменной тысячелетней улыбкой.

Черт знает что! Бывает же: алые, пухлые губы, розовые щеки, золотистые волосы, вся мягкая, податливая, но – камень, камнем.

– Я в гимназии всем девицам в тетрадки купидонов рисовала. И еще Веру Холодную могу… с одного росчерка, сразу узнаете…

– Но здесь-то, здесь что вы рисуете?

– Да что скажут, то и рисую. Корчажку или Аполлона. Вон чайник нарисовала синий с цветочками… – ткнула пальцем куда-то в сторону полотен. – Череп вот только боюсь рисовать… Мертвецов ужасно боюсь! Я, не смотрите, что здоровущая, я – трусиха. Вы уж скажите Илюше, чтоб он мне череп не подсовывал, а то со мной плохо делается…

– А что же с вами делается? – серьезно спросил Николай.

– Сны с перепугу вижу кошмарные. Как он зубами жамкает, на грудь лезет укусить. Я ночью даже кричу от него…