Владимир Кораблинов - Жизнь Кольцова

На поэтической карте России, если такую вообразить, Воронеж был бы означен двойным кружком. Ведь это родина Алексея Васильевича Кольцова и Ивана Саввича Никитина, чьи пламенные строки давно стали народным достоянием. В сознании уже нескольких поколений эти два имени неотделимы одно от другого и оба – от города, их взрастившего.

Своим литературным авторитетом наш край прежде всего и, пожалуй, больше всего обязан именно им – Кольцову и Никитину.

В судьбе земляков-стихотворцев много общего. Настолько много, что их можно без натяжки назвать духовными братьями. И тот, и другой вышли из низкого, необразованного сословия. И тот, и другой посвятили свой талант изображению простого человека, его трудов, дум и чаяний. Наконец, и тот, и другой до рокового исхода вели изнурительную борьбу с враждебной житейской средой.

Один из них умер, когда второму было восемнадцать лет. Каждый не дотянул и до сорока. Похоронили их друг возле друга…

На книжной полке Кольцов с Никитиным тоже рядом. Теперь вот встретились и под общим переплетом – как действующие лица романа.

Да, перед нами не два разных произведения, написанных одним пером. Перед нами дилогия, спаянная единством замысла и воплощений. Даже логическая стыковка между частями соблюдена: впервые Никитин появляется на страницах книги в составе траурной процессии, провожающей на кладбище гроб с телом Кольцова. Две жизни, две биографии сливаются в одну – в горестную биографию художника-разночинца, неимоверным усилием воли преодолевающего препятствия на пути к свету.

Помимо двух главных героев есть в дилогии еще третий, присутствующий незримо, между строк, – автор. Нам передается тревога и сочувствие, с которыми следит он за участью Кольцова и Никитина…

Владимир Александрович Кораблинов известен читателям как ревностный патриот своего Воронежского края, как его знаток, ценитель и вдохновенный певец. С легкой руки писателя неказистая речушка Усманка, с ее плесами и заповедными пущами, с ее «лесов таинственною сенью», превратилась в своеобразный поэтический мир, прикоснуться к которому может каждый. Кораблиновский «Олень – Золотые рога», обитатель этого чудесного мира, вошел в нашу душу как мечта о лучшем, с которой мы никогда не расстаемся.

Тот, кто влюблен в несказанную прелесть знакомых с детства пейзажей, в дивную красоту родных мест, не может не дорожить их былой славой. Оставаясь наедине с величественной природой – свидетельницей столетий, поневоле обращаешься внутренним взором к своим истокам, корням. В этом – один из неписаных законов человеческой психологии.

В. Кораблинов завоевал репутацию «воронежского Нестора». Завидная репутация! Под его пером далекая и недавняя старина стала вовсе близкой, осязаемой, хоть притронься к ней ладонью. Точно заправский летописец, он листает страницы минувшего, и мы с радостью и порой не без удивления открываем для себя землю, на которой живем.

И выходит, что это не просто земля, а кладовая истории, и каждый шаг вперед не только приближает нас к будущему, но и возвращает памятью к героическому прошлому.

Гордые, смелые, сильные духом люди живут в книгах В. Кораблинова. Их стихия – боренье, действование. Бунтарь-казак Герасим Кривуша, мастеровитые строители петровских кораблей, знаменитый историк Болховитинов, председатель губчека Алексеевский, участники боев за Чижовку – всем им довелось оказаться на крутых поворотах своего века, в гуще событий, определявших лицо эпохи. И каждый из этих воронежцев в решительную минуту не сробел, выстоял, нравственно окреп. Лучшие герои писателя становятся нашими современниками, как бы сотоварищами в кипенье сегодняшних дней.

Владимир Кораблинов – не историк в строгом значении этого понятия. Он художник, и судить о его произведениях должно по законам творчества, а не науки. Для него важен не столько сам факт, сколько заложенная в нем идея. Это естественно. Ведь если для ученого академического толка всякое отклонение от истины есть ее безусловная фальсификация, то для литератора такое отклонение от истины часто равнозначно приближению к ней. Скрытая сущность человеческих характеров, а следовательно, и людских поступков порой раскрывается полнее именно перед художником, а не перед исследователем с его голой рассудочностью.

Не относится В. Кораблинов и к тому типу романистов, которые со скрупулезностью педанта, вплоть до мельчайших подробностей, держатся документальной первоосновы. Ему чужд буквализм описательности. Ему тесно в таких рамках. Его фантазию сковывает эстетический аскетизм.