Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны

Опрокинутые на землю, покатились и конь и вахмистр. Вся сотня бросилась в погоню за Кац Звамбая.

Гнались до самого Ингура, — не настигли, а там, в заливных луговинах, и след его простыл.

Или вот: мировая война, Днестр. Русская кавалерия переходит реку по понтонному мосту.

— Кто молодец — с конем плыви!

Едва прозвучала команда, как свистнула плеть, и Кац Звамбая, кинувшись в речной простор, уже рассекал тяжелые волны Днестра.

Переплыв реку, вышел на берег и отряхнулся.

Много пережил, немало испытал Кац Звамбая па своем веку, а теперь — гляди, как расхорохорился перед ним этот юнец!

— Ахахаит марджа! [1] Ахахаит марджа! — возглас, которым погоняют коня (абх.). — прикрикнул Кац на свою гнедую кобылу и, подавшись вперед, припав к загривку лошади, поскакал во весь опор, забыв про свои годы.

Сын откликнулся и еще жарче стал нахлестывать жеребца.

Вскоре Арзакан исчез из виду. Кац Звамбая не поспевал за ним.

Ветер стонал в сухих стеблях прошлогодней кукурузы, и бог ветров Ариэль наигрывал ночную песенку на незримых струнах.

Ингур положил конец состязанию между отцом и сыном.

Арзакан остановил тяжело дышавшую лошадь перед темной лачугой паромщика.

Мутная луна (точно мегрельский сыр «сулгуни») вынырнула из темных облачных запруд.

Ингур ревел ревом заблудившегося вожака-оленя.

Ингур! Его не сравнить ни с Курой, ни с Риони, ни с Алазани. Скорее он похож на Арагви, кипящую гривистыми волнами в раннюю весеннюю пору.

Луна, холодная и степенная, как сама мудрость, равнодушно глядела с высоты. (Но разве всегда дышит холодом мудрость?).

Кац Звамбая придержал кобылу. Староабхазская удаль все еще била ключом, клокотала в его жилах. (Не так ли вздуваются пенистые воды Ингура под льдинами, сползающими со сванских тор?)

Кац обернулся к черному силуэту всадника, врезанному в белизну лунной ночи:

— Гей, вара, [2] Гей, вара! — междометие, побудительное восклицание (абх.). чего ждешь?

Арзакан стал доказывать, что надо подождать утра. Кац вскинулся, точно ужаленный. «В езде побил отца, а теперь за Ингур цепляется!»

— Или боишься сплоховать в воде?

Давно залегший гнев против сына сразу ощетинился в нем.

— Гей, вара, я в твои годы пущу, бывало, лошадь в Ингур, уцеплюсь за хвост — и плыву!

— И это в апреле, отец?

— Да, в апреле.

— Разве в апреле ты подбил вахмистра, отец?

— В апреле. Апрель для меня всегда был добрым месяцем.

Арзакан понял, что старик заупрямился. Знал, — в таких случаях переспорить его невозможно. Осторожно, медовыми словами стал уговаривать отца, заклиная именем матери. Ведь мать просила не переплывать реку ночью: «Плохой сон я видела…»

— Ты ж не веришь ни в сны, ни в душу, ни в бога.

— Я не верю ни в сны, ни в душу, ни в бога, но если мать очень просила… Я напоминаю о ее просьбе, отец, — оправдывался Арзакан.

Кац Звамбая улыбнулся. Не окрепли кости у мальца, потому и бежит от высокой волны. И такой молокосос думает бороться с бандитами!

Арзакан продолжал осторожно доказывать, что лучше дождаться утра и тогда переправиться вместе с попутчиками-абхазцами.

Отец и сын спорили перед лачугой паромщика.

— Коли так, не лучше было обождать у Соселия? Сам не спешил, не притронулся ни к вину, ни к пище… «С кулаками не пью!» Оставил Тараша, своего молочного брата, и поскакал. А теперь, когда испугался, вспомнил кулаков!

— С кулаками пить не буду, а если понадобится — кулака для дела использую.

— Нечего оправдываться! Впрочем, вас, нынешних, и черт не собьет. На то дал вам бог язык, чтобы вертеть им, как ремнем, размякшим в козьем сале.

— Язык и должен быть гибким, как ремень, размякший в козьем сале, а что до господа бога, он ничего нам, отец, до сих пор не дал.

— Да провались вы все вместе с вашим языком! Арзакан понял, что ошибся в расчете. Он надеялся переправиться через Ингур до заката. Поэтому и спешил, поэтому и не пил в гостях.

Тараш Эмхвари был там. Арзакан, делая вид, что пьет, старался напоить Тараша. Но Тараша все равно напоили бы соседи, — дня на три, наверное, затянется попойка.

Арзакану удастся раньше него попасть к Тамар Шервашидзе в Зугдиди. А женщина, слыхал он, что добыча: достается тому, кто первым ее настигает.

Скачки начнутся не раньше, как через три дня. Два дня еще впереди. За это время, может быть, развяжется узел и Тамар окончательно решит: он или Тараш? Да и скачки многое решат. Ведь Тамар — из рода Шервашидзе. А женщины Шервашидзе всегда делили славу с лучшими наездниками и охотниками Абхазии.