Иван Лепин - Трое

В яблоневом садочке виднелась закопанная по самую макушку танкетка (у них в Карасевке вот так сплошь и рядом в садах замаскированы танки, машины, пушки. Под густыми шатрами яблонь и груш они совсем незаметны для вражеских летчиков-разведчиков).

— Присядьте здесь, — кивнул сержант на толстое ошкуренное бревно, лежавшее перед хатой и служившее, должно быть, скамейкой — и хозяевам, и сегодняшним постояльцам.

Фрося, Даша и Митька присели, не снимая котомок.

«Если не пропустят здесь, стороной деревню обойдем, но проскользнем», — решила Фрося. Возвращения ни с чем она и представить себе не могла. Егор совсем рядом — а она вернется? Ни за что! Будь что будет, но проскользнет! И впервые за долгую дорогу она пожалела, что взяла с собой Дашу и Митьку: одной сподручней было бы или уговорить патруль, или пройти незаметно.

Однако сетовать не время. «В ноги упаду, а упрошу», — твердо сказала себе Фрося.

И неведомо ей было, что думал в это время Митька. А он чуть ли не молился: «Хотя бы нам от ворот поворот показали. Черт знает, сколько еще топать, а плечи и вправду болеть начинают. Только признаваться неохота: опять Дашка стыдить начнет».

Знай Фрося про эти мысли, она бы с кулаками набросилась на Митьку, не посмотрела бы, что он — подросток.

Минут через пять выскочил сержант. Менее суровым голосом, но официально объявил:

— В порядке исключения разрешение получено. Только я вас сначала перепишу. Прошу также развязать свои сумки.

Сержант вытащил из кармана гимнастерки вчетверо сложенный лист бумаги, огрызок карандаша и подступил к Фросе.

— Слушаю.

— Тубольцева Ефросинья Акимовна.

— Алутина Дарья Макаровна.

— Алутин Дмитрий Родионович.

Переписав фамилии, сержант приступил к досмотру. Начал он с Митьки.

Митькина котомка была длинная, и сержант долго в нее заглядывал, словно в глубокий колодец. Затем опустил туда руку и стал шарить. И вот он что-то стал вытаскивать, таинственно улыбаясь:

— Посмотрим, что это у тебя…

И извлек бутылку, сквозь толстое зеленое стекло которой угадывалось содержимое — молоко.

— Что тут? — не веря глазам, спросил бдительный сержант.

— Не видите, что ль? — огрызнулся Митька, а сам подумал: «Буду огрызаться, может, и раздумает пропускать».

Фрося сжала отчаянно зубы: всю обедню, чертенок, испортит.

— Вижу, но полегче у меня, — пригрозил сержант. — Я уже сегодня одно «молоко» отобрал. Самогон, понимаешь ли, забелили и несут под видом молока. А у нас насчет этого строго.

Если бы Митька знал, что на такую же хитрость пошла и его мать, он бы, не задумываясь, раскрыл тайну: а вдруг после этого его, Митьку, не пропустили бы. Вот бы здорово было! Назад бы дорогу он нашел, ничего сложного.

Но Митька про хитрость не ведал. Как и про сговор отца с матерью — когда она в Прилепах его проведывала. Тогда Родион удивился, как это Ксении удалось пронести самогонку. «Ты, мать, если еще когда приедешь, то это дело подкрашивай чем-нибудь: молоком или вареньем каким. Иначе это дело отобрать могут», — учил и предупреждал Родион свою жену, и она с понятием кивала в ответ: учту, мол.

А вот Митька этого не знал. И там, под кустами в лощине, где они останавливались перекусить, он не пил молока лишь потому, что не любил его. А любил бы, не испугался б материных предупреждений перед дорогой: «Молоко, Митькя, не трогай, а то прокиснет, если откроешь».

Не ведал про хитрость Митька, не ведала и Фрося.

Даша сидела на бревне рядом с Митькой ни жива ни мертва: у нее была бутылка с перваком.

Сержант сунул руку в ее котомку, и сразу нащупал гладь стекла.

— Хм, — усмехнулся он вслух, нюхая пробку-деревяшку. — Это нельзя. — И поставил бутылку в сторонку.

— Я не отцу! — вырвалось у Даши.

— А кому? Для обмена, может?

— Это тетя Шура Петюкова просила… Она из Подоляни сама. Там у нее отец остался… У него суставы болят…

Волновалась Даша, захлебывалась. А Фрося все больше убеждалась в наивности ее слов. Кто поверит в сказку про неведомую тетю Шуру, про ее больного отца-старика? Никто не поверит, и сержант первый. Правильно поступила Даша, что прикусила язык: как бы вообще не передумали пропустить их. Бог с ней, с самогонкой! Шуре Петюковой все можно объяснить, и та, несомненно, все поймет.

Сержант откупорил пробку у баклажки, понюхал, закрутил пробку и поставил баклажку обратно — все в порядке.

Когда сержант рассматривал Митькино «молоко», Фрося смекнула о грозящей опасности. Она ведь несла спиртного целых две бутылки! Помянуть Ольгу несла. Что ж теперь делать?