Ещё за день до того, как раздался первый выстрел, и германская социал-демократия, и французские официальные социалисты, и английские тред-юнионисты — все рабочие партии, входившие в состав Второго интернационала, — говорили, что готовящаяся война явится империалистической бойней, вызванной буржуазией обеих коалиций. И все эти партии, организации и вожди, вроде Вандервельде, Густава Эрве и Шейдемана, призывали рабочих бороться против этой преступнейшей из войн.
Но едва только раздался первый выстрел, как Вандервельде удостоился неожиданной для него чести получить министерский портфель, Эрве внезапно охватил патриотический энтузиазм, а в Англии в органе британской социалистической партии «Жюстис» появилась статья, в которой говорилось, что они, социалисты, постараются употребить всё своё влияние к установлению возможно скорее разумного мира, не стесняя усилий правительства, направленных к одержанию быстрой победы на суше и на море.
Таким образом, западные социалисты стали верными союзниками своих правительств.
Общее единение нарушала только группа Розы Люксембург и русских большевиков во главе с Лениным, который и до первого выстрела, и п о с л е него писал, что «целью войны является борьба за рынки и стремление одурачить, разъединить и перебить пролетариат всех стран, натравить наёмных рабов одной нации против наёмных рабов другой на пользу буржуазии».
Либеральная русская интеллигенция, наследница Хомяковых и Киреевских, чувствовала, что наконец-то настал великий час, когда русский народ призван показать перед всем миром свою моральную силу и беспримерный патриотизм, которым издавна славилась Россия.
Патриотический подъём в самом деле вспыхнул с необычайной силой. Он проявлялся в бесчисленных манифестациях, торжественных молебствиях. Отравляли это настроение только рабочие. Так, например, проходя с манифестацией в Москве мимо дома генерал-губернатора, они запели «Дружно, товарищи, в ногу», а в Петербурге провожали призванных запасных с красными флагами и революционными песнями.
Дворянство, земства, городские управления и отдельные лица — все они посылали телеграммы правительству с заявлениями о готовности защищать родину до последней капли крови.
И чем больше людей и учреждений посылало такие телеграммы, тем большее количество людей оказывалось вынужденным сделать то же, чтобы их молчание не было понято как проявление холодности и отсутствия патриотизма.
Вспоминались времена Минина и Пожарского. Говорили, что купечество и промышленники исполнят свою роль Мининых и дадут неисчерпаемые источники средств.
В состоянии этого подъёма хотелось, чтобы события начались как можно скорее и уж наверное.
Даже многие из принципиальных противников всякого насилия были готовы приложить свои силы к общему делу, но при условии, чтобы их помощь не служила убийству людей. А если бы и служила, то при условии, что эта война является последней.
И так как эта война, по их мнению, последняя, то каждый должен, не колеблясь, пожертвовать всем, отдать все силы без всяких разговоров на великое дело освобождения мира от грубой силы германского милитаризма. И враг тот, кто осмеливается говорить против войны!
Стали популярны слова Николая II, который сказал, что он не прекратит войны до тех пор, пока хоть один неприятельский солдат останется на его земле, и что он доведёт до конца войну, какою бы она ни была.
Это изречение, хоть и было повторением чужих слов (Александра I в войну с Наполеоном), влило новую струю подъёма и вызвало целую бурю энтузиазма с коленопреклонением столичной публики перед Зимним дворцом. Потом конец фразы переврали и стали говорить: «Доведём войну до конца, какой бы он ни был».
Это изречение и явилось лозунгом, под которым пошла вся буржуазная интеллигенция и который слил воедино почти все её враждовавшие до того группы.
Если бы в яркое солнечное утро 22 июля 1914 года посмотрели на Москву откуда-нибудь издали, например, с Воробьёвых гор, то показалось бы, что в ней всё обыкновенно, как всегда.
Так же блестела на лугу и на тенистом берегу под берёзами не высушенная ещё солнцем роса. Так же, как всегда, по другую сторону реки виднелись огороды с капустой, пустующие места, какие-то сорные, занавоженные пространства, которые всегда бывают на окраинах больших городов.
А за ними в тумане и утреннем дыму искрились и сверкали кресты церквей, полыхали на солнце вечно новым золотом купола соборов, темнели древние, как бы обросшие мохом столетий, кремлёвские башни. И надо всем этим возвышался блещущий, сверкающий золотом громадный купол храма Христа.
Читать дальше