Геннадий Солодников: Страда речная

На правах старожила и старшего по должности Венька уже разлил вино и теперь нетерпеливо крутил рюмку за точеную ножку.

— Капитолина Тихоновна… — выждав момент, торжественно начал он и продолжал в том же духе, отбивая ритм во фразах легкими полупоклонами в сторону начальницы.

Дальше все пошло своим чередом…

— Что ж ты, Веня, так: «Капитолина Тихоновна», — заговорила вдруг начальница и с лукавой улыбкой посмотрела почему-то на Виктора. — Ты бы попроще… Как это вы меня: «Ох, уж эта Капитолина!» или поласковей: «Ну, это ж мама Капа!»

— Капитолина Тихоновна; — протянул укоризненно Венька, разводя руками, — меньше надо подслушивать.

— Вениамин Петрович, — в тон ему ответила начальница, — тише надо разговаривать.

— Ну, что ж, за маму Капу — так за маму Капу! — осмелел Виктор и поднялся за столом. Люба восторженно хлопнула в ладоши и полезла к маме Капе целоваться.

Виктор привык видеть Любу одетой по-рабочему: в выгоревшем джинсовом костюме — брюках с заклепками и куртке с погончиками. А сегодня чертежница принарядилась. Короткая грубошерстная юбка в темно-серую елочку обнажила ладные коленки. Белая кофточка схвачена эмалевой брошкой. Каштановая коса казалась еще тяжелее и гуще, при движении роилась искорками и, казалось, даже потрескивала. Обычно неулыбчивое лицо Любы светилось радостью, отчего она сразу стала миловиднее и привлекательней!

Венька перехватил пристальный взгляд Виктора, потянулся к своему транзисторному радиоприемнику. Нарочито неторопливо стал крутить ручку настройки, нащупывая подходящую танцевальную мелодию. Капитолина Тихоновна повернулась к тумбочке у изголовья кровати, проговорила со вздохом:

— Вот так вот, Васенька. Старше тебя ребята, а меня уж мамой зовут.

В словах ее, пожалуй, не было ни боли, ни печали, лишь отголоском некогда переболевшего звучала ровная грусть.

На тумбочке в простенькой рамке под стеклом стояла фотография. На ней испуганно застыл глазастый, застенчивый парень. Ворот великоватой рубашки неумело затянут неровным узлом галстука. Парню было явно неловко в этой тесноте, и он, вытянув тонкую шею, словно хотел освободиться.

Сам не зная почему, как будто, кто толкнул его со стороны, Витька встал, нагнулся к Тихоновне:

— Разрешите?

Начальница улыбнулась какой-то виноватой, вымученной улыбкой и поднялась ему навстречу.

После танца она потерянно махнула рукой:

— А ну вас с этими современными! С моими габаритами только их и танцевать. — Стала поправлять уложенные узлом на затылке волосы. — Сейчас мы другую музыку достанем. Сходи-ка, Вениамин.

Венька принес из красного уголка радиолу. Капитолина Тихоновна достала из шкафчика стопку старых пластинок, переложенных остатками обветшалых пакетов. Выбрала одну и поставила на диск проигрывателя. Радиола чуть слышно вздохнула, засипела и начала с хрипотцой:

Витька был слишком молод, чтоб слышать эту песню в пору ее появления и популярности. Он знал о тех годах лишь понаслышке, по книгам и кинофильмам. Но в этой песне из прошлого — в самих ее словах, в мелодии, даже в манере исполнения, в голосе певца — было что-то такое… Виктор неожиданно ощутил тот, может никогда не существовавший, вечер. Нет, не увидел, не представил, а именно ощутил. Пустоту и холод маленького клубного зала. Дымный свет керосиновых ламп. Патефон на столе посреди сцены. И молоденького лейтенанта с не то удивленными, не то испуганными глазами и тонкой шеей, выступающей из жесткого воротника шинели, перетянутой новенькой портупеей.

Люба и Венька, видно, тоже что-то почувствовали. Они не торопились танцевать, стояли поодаль, по разным углам каюты, примолкшие и отрешенные.

Закончилась песня, умолк голос. Игла скользила по последним бороздкам на пластинке. Простуженно шептала радиола, словно силясь сказать еще что-то. Судорожно всхлипнула, припала к кровати Капитолина Тихоновна. Но тут же выпрямилась, повела головой, заговорила с чуть уловимым вызовом:

— Всегда у нас так: слышно, как песни поем, не слышно, как воем. А я вот вспомнила не войну, а сорок шестой, когда совсем еще девчонкой стала начальником партии. Одни бабы со мной, не считая старика шкипера да моего годовалого Бориски. Чуть свет — на промеры. Наломаются мои работницы на гребях, набегаются со створными вешками по берегу. Кончим пораньше и опять в лес — за подножным кормом… Начальник как-то приехал, а мы из лесу с ведрами, с корзинами. «Под суд пойдешь! — кричит. — Так тебя разэтак! Ответственное задание срываешь…» А мы в тот месяц почти полтора плана сделали. Наработаемся, бывало, наревемся и песен напоемся с горя…