Виктор Астафьев - Прокляты и убиты

На этом месте плавные мысли Коли Рындина оборвались. С двух сторон навалились на него грузные, белые тени, вырвали винтовку, по кумполу прикладом оглушили, но со скользом попали – темновато все же. Постовой дернулся, хотел заорать, да только рот открыл, тут же его чем-то нешибко мягким и вкусным заткнули. С испугу он двинул в кого-то кулаком и по боли в козонках понял, что попал в зубы. Тот, в кого он попал, хлопнув ртом и подавившись зубами, укатился в темь. Постовой наконец догадался, кто на него навалялся, – немцы это, немцы! Он их поднял и понес на себе, что медведь на горбу, не понимая, куда и зачем тащит врагов, ноги сами правились к ближней обороне, к ячейке сержанта Финифатьева, к ровику боевого охранения.

Взведя автомат, в проходе затих Финифатьев, моля Бога, чтоб немцы или наши вояки с передрягу не метнули гранату, – она по обмерзло накатанному-то, наклонному ходу сообщения непременно в уютную щель упрыгает, и конец тогда всякой жизни…

Коля Рындин донес-таки лазутчиков до хода сообщения и вместе с ними свалился в яму. От удара оземь изо рта его вывалился кляп.

– Л-ле-о-ох-ха-а! Не-э-эмцы! – рявкнул он на всю передовую и почувствовал, как ожгло тело под одеждой, – вдарили ножом, понял Коля Рындин и принялся крушить кулаками направо и налево, все продолжая звать Леху Булдакова.

– Тут я, тут!

– Бей! – удушенно захрипел Коля.

Булдаков собрался крикнуть: «Котелки у меня!» – и даже протянул посудины, чтоб показать Коле, – полны каши котелки-то, но тут же кинул в сторону звякнувшую посуду и бросился на помощь товарищу, выхватывая из кармана «лимонку», чтобы использовать ее вместо камня, и первым же ударом достал кого-то. Немцы не стали дожидаться, когда их самих возьмут в плен, давай деру от русских позиций. Разъяренный до последнего градуса, Булдаков подскочил к своему ровику, вырвал у Финифатьева автомат и полоснул длинной очередью вослед вражьим лазутчикам. Тут же вся боевая отечественность застреляла со всех сторон и во все стороны. Леха задернул Колю Рындина в ячейку, прижавшись друг к дружке и к земле, они все трое лежали и не дышали, пока не унялась пальба. Один станковый пулемет на фланге роты, в самом исходе траншеи, никак не унимался, строчил и строчил по врагу, ждали, чтоб заело, – патроны нового образца, с медной наваркой, у них часто отлетают жопки, трубочка остается в стволе – выковыривай ее пальцем оттудова. Но вот когда надо – не заедает, а когда не надо – заедает.

Примчались из роты Щусь и Барышников со взведенными пистолетами.

– Чё у вас тут?

– Колю в плен брали!

– Взяли?

– Хуеньки! – первый раз в жизни выразился Коля Рындин сквозь плач.

– Сильно ранен? – осветил фонариком тесный ровик командир роты.

Коля Рындин все уливался слезами, но укротил себя, набрал ночного воздуху и добавил уже почти без плача, лишь всхлипывая:

– Ничё-о-о. Подкололи. Подумаш. У нас в Кужебаре на вечорках аль на лесозаготовках вербованные шибче режутся.

– О-ой, вояки! О-ой, вояки! – качался на бровке окопа ротный. – С вами не соскучишься. Идти можешь?

– А куды? – насторожился Коля Рындин.

– Куды, куды? В санроту.

– Да зачем она мне? Так засохнет.

– Схотели сибиряка голой рукой… – гомонил Леха Булдаков, перевязывая и ободряя раненого товарища, – своего пакета не жалел.

Взводный Яшкин, обшаривший с бойцами окрестности, забросил в ход сообщения немца, извалявшегося в песке и в снегу. Полную горсть красного песку держал он у рта, но кровь текла между сжатыми пальцами за рукав. Немец пытался чего-то выбубнить зажатым ртом. «Гитлер, капут!» – разобрали наконец русские.

– Ни-чего ты его, Николаша, обиходил! – покрутил головой заместитель комроты Барышников.

– Тут уж, хочешь не хочешь, надо человека к награде представлять! – ввернул слово Булдаков.

– Я вот вас представлю!.. Я вот вас представлю! – шипел в отдалении Щусь. – Вы, засранцы, мою кровь скоро допьете! Всю! В Бердске не допили, здесь уж вылакаете до капли.

– Дак чё сделаш? Така уж твоя планида! – успокоил Щуся Финифатьев, помогавший Булдакову с перевязкой. Узнав о загубленных каше и чае, ротный старшина Бикбулатов лично примчал героям на передовую полведра каши, куда по своей собственной инициативе вывалил две банки тушенки и умял варево чистым полешком. Водочки тоже прихватить догадался – человек он был не только находчивый, но и пьющий, понимал, что к чему.

Выпили командиры и бойцы, даже Коля Рындин, переставши наконец плакать, впал во грех, перекрестясь, оскоромился и утих в углублении ровика. Его прикинули снятыми с себя шинелями Булдаков и Финифатьев. Коля Рындин, затяжно всхлипнув, осторожно захрапел. «Нарошно ведь, нарошно храпит, уворотень, – чтоб в санроту ночью не идти», – ругался про себя Щусь.