Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Пока дивизия изматывала силы противника на дальних подступах к Москве, там, в столице, разрабатывался стратегический план контрнаступления, готовились резервы. С 20 октября 1941 года постановлением Государственного комитета обороны в Москве и прилегающих к городу районах было объявлено осадное положение, и все москвичи, от пионера до старика, стали в строй защитников столицы социалистического государства.

Ездовые, часто бывавшие в Подмосковье (они доставляли в полк сено для коней), рассказывали о строительстве оборонительных рубежей, которые возводило население. В одну из поездок Печерин случайно повстречался с женщиной, которая расспрашивала бойцов об Азии в день прибытия дивизиона в Волоколамск. Печерин не удержался и, подойдя к ней,спросил:

— Что, мамаша, до Азии, выходит, не доехала?

Женщина отставила в сторону лопату и вскинула на ездового усталые глаза. Помолчала, будто что-то припоминая.

— Или забыла, как в Ильинском нас остановила? — напомнил ей Печерин.

— Забыть не забыла, а тебя-то я тогда что-то не приметила, папаша, — сказала женщина. Они оба засмеялись, потом женщина нахмурила свои русые брови и деловито объяснила:

— Незачем нам сейчас в Азию, когда немцы на Москву прут. Вот гляди — вся моя бригада налицо: могилу фашистским танкам готовим. А без Москвы, без Советской власти и в Азии жизни не будет, — заключила она и привычно принялась за работу.

Подобные разговоры, как на крыльях, сразу облетали все подразделения. Работа политруков и комиссаров приобретала особенно действенную силу. Дивизионная газета призывала: «За Москву любимую в смертный бой, товарищи!», и политрук Клочков писал в эти дни: «Больше мужества, честности, боевые друзья. Мы — советские люди, и нас нельзя победить!»

Баурджан Момыш-улы стал особенно строгим, придирчивым. Он требовал от своих подчиненных, казалось, невозможного в боевой обстановке: быть всегда выбритыми и подтянутыми, опрятными. Никакие неожиданные обстоятельства не могли сорвать банного часа в его батальоне. Он утверждал:

— Опрятный, дисциплинированный боец — самый стойкий в моральном отношении!

И этот свой принцип он осуществлял с железной последовательностью.

Генерал Панфилов почти неотлучно находился в войсках. Его штаб, возглавляемый полковником Серебряковым *, оказался гибким, исполнительным, инициативным. И самое главное, — работа штаба непрерывно совершенствовалась: значит, генерал не ошибся, подобрал людей умных, мужественных, знающих...

А бои нарастали, усложнялись, и два-три раза в день в дивизию приезжал командарм Рокоссовский *. Вот и сейчас он только что приехал, и Панфилов явился к нему.

Они остались в комнате вдвоем — Панфилов и генерал-лейтенант*. Панфилов сидел ссутулившись за столом. Перед ним оперативная карта — зеркало боя. Генерал-лейтенант Рокоссовский, высокий, стройный, красивый, размеренно шагал по комнате, прислушивался к грохоту, то приближавшемуся, то затихавшему, стараясь угадать течение боя.

— Выдержат ли? — словно себя самого спрашивал он, потирая высокий лоб длинной белой ладонью. Лицо у генерал-лейтенанта свежее, молодое, со здоровым румянцем на щеках.

— Выдержим! — твердо отвечал генерал-лейтенанту Панфилов.

Артиллерийская канонада усиливалась, стекла в окнах начинали вздрагивать, жалобно позванивая, да и сама комната покачнулась и заскрипела.

— Готовят вторую атаку. — Рокоссовский вскинул левую руку и обнажил часы-браслет. — Значит — сегодня.

— Сегодня так сегодня. Поколотим второй раз, — ворчливо отозвался Панфилов и посмотрел на карту. Его взгляд остановился на селении Рюховском.

Командарм долго смотрел на напряженную сутулую фигуру Панфилова, на его желтоватое, в преждевременных морщинах лицо. Потом стремительно подошел к столу, повернул стул и сел на него по-кавалерийски, верхом, навалился грудью на спинку и крепко обхватил ее руками.

— Скажи мне по чести, — обратился он к Панфилову, — сумеет драться по-настоящему твоя ополченческая дивизия? И время, и обстановка такие... короче, мне это надо твердо знать.

Панфилов неторопливо поднялся, распрямил плечи, мгновение молча смотрел на командарма жестким, укоризненным взглядом и медленно, как бы подыскивая верные слова, проговорил:

— Товарищ генерал-лейтенант, мы будем бить врага смертным боем.

Рокоссовский поднялся со стула и крепко пожал Панфилову руку.

— Спасибо... Спасибо, Иван Васильевич... не сомневался... Да... Выстоим, обязательно выстоим. И не только выстоим— победим!