Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— «Психические», — подтвердил Илья.

Первую волну «смазали» (словечко-то какое придумал Столыпин!), подпустив на тридцать метров. Вторую и третью смешал огонь артиллерии на опушке леса. Наступила пауза. Зинченко запросил по рации: «Все?» — «Нет, пожалуй, не все», — ответил капитан Неустроев. Взглядом спросил Сьянова: «Как, мол, твое мнение?»

— Еще пойдут, — подтвердил Илья.

— Шесть рубежей — шесть «психических волн», так, что ли?

— Так. Без этого фрицы не могут.

Они говорили с оттенком сожаления и грусти, они говорили об обреченных. Слепой налет фашистской артиллерии не нанес урона, но заставил вкопаться поглубже в землю. Улицы Кунерсдорфа заполнили наши танки, и когда, разделенные короткими интервалами, из лесу выкатились еще три «психические волны», танки не дали пехоте открыть огонь, они врезались в эти волны, а потом отсекли им пути отступления. Все, кто уцелел, сдались.

Командир полка предупредил Сьянова, чтобы он оставался на месте. Вскоре Зинченко появился у него в окопе. С ним был командарм Кузнецов. Они поздоровались как старые знакомые, и командарм сказал:

— Спасибо, сержант, за Кунерсдорф. Представляю к званию Героя Советского Союза.

Сьянов не сразу понял. Потом ссутулился, поднял на командарма протестующий взгляд и неожиданно для всех выпалил:

— Постой...

— То есть как — постой? — изумился командарм.

— Виноват... я хотел...

Командарм улыбнулся. Черные усы молодили генерала, оттеняя здоровый цвет лица. В закатных лучах лицо казалось кирпично-бронзовым.

— Послушайте, Сьянов, — сказал он. — Меня едва ли мог взволновать рассказ о том, как вы справились с теми двадцатью шестью. Но вы мне нравитесь... Есть люди труда, которые не просто работают, выполняют план, а постоянно ищут, прокладывают новые пути. Новаторами их называют. Вот так и вы, на войне, — не просто воюете, а побеждаете, ищете, изобретаете, мыслите по-государственному. Вот за это спасибо вам, сержант!

Сьянов слабо ответил на рукопожатие. Когда они ушли, Вася Якимович тихо сказал:

— Ведь товарищ командарм не мог знать, что их было не двадцать шесть, а больше.

— О чем ты? — почти враждебно спросил Илья.

Ординарец смутился, не понимая, почему рассердился командир роты.

— Ну, двадцать шесть действительно остались лежать, после того как вы их гранатами и автоматом. А три упали, притворились мертвыми. Мы их взяли. А еще одиннадцать хотели убежать. Митька Столыпин их перехватил.

— Перехватил, — подтвердил Столыпин. Он тесаком ловко вскрывал консервную банку, готовясь плотно поужинать союзнической колбасой.

Ищанов возился с автоматом.

— Зачем рассеивать много? Надо точно бить.

Обычная картинка будничной окопной жизни. Обычная... Илья вздохнул, расправил гимнастерку, туго схваченную ремнем, и скорее не солдатам, а себе сказал:

— Ну что я стою без вас...

20 апреля 1945 года. Уже стемнело, когда наша рота заняла исходную позицию на заранее подготовленном рубеже. Много новичков, но они все стреляные. Достаточно обменяться улыбками, двумя-тремя словами, и кажется, мы давно знаем друг друга, с формирования находимся в одной роте. Митька Столыпин прав: все просто, как на войне. Ему легко жить с такой философией.

Я только хотел записать свои мысли, как вдруг появился командир нашего полка полковник Зинченко. Его сопровождали капитан Неустроев и старшей лейтенант Берест. Наш Сержант доложил, что положено. Полковник поздоровался с нами, и мы ответили дружно, как на плацу. Потом он сказал:

— Перед вами Берлин.

Впереди темнели здания, похожие на горы в тумане. Мы, конечно, знали — там последнее логово фашистского зверя. Но когда командир полка сказал: «Перед вами Берлин», — все вокруг меня приобрело какую-то торжественность, и я до конца осознал, что участвую в великом и справедливом акте истории.

...Меня считают рассеянным, а по убеждению Митьки Столыпина я и говорить просто не умею, «занимаюсь высокопарной болтологией». Последнее — правильно. Сам страдаю, а не могу иначе. Что касается рассеянности... Вот свежий факт: когда полковник Зинченко сказал — перед вами Берлин — я разволновался. Но все, что сказал Зинченко, отложилось в моей голове. И если меня спросят, я точно воспроизведу его речь:

«...3-я Ударная армия, в состав которой входит наша дивизия, первой прорвалась к Берлину.

Не вся армия, а наша 150-я стрелковая дивизия... наш полк... батальон капитана Неустроева, а в нем — наша рота.