Николай Вагнер - Ночные смены

— Может быть, попросить, чтобы ее посмотрел Борщов? — спросил Владимир. — Этот замечательный старик лечил нас еще в детстве. Мама была с ним знакома и приглашала его. Ты, наверное, не помнишь, а передо мной и сейчас его доброе лицо с бородкой клинышком, в пенсне с толстыми стеклами.

Имя профессора Борщова смутно напомнило Алексею утренний разговор с Альбертом. И Алексею вдруг подумалось, что во всем случившемся виноват Альберт. Он понимал, что это не так, что несчастье Насти и откровения Альберта никак не происходят одно от другого, но все же… И Алексей вдруг с ужасом подумал, что это одно всей своей тяжестью наваливается на него: он не любил Настю, она любила его и шла ради этого на все, даже на выдуманную историю с ребенком. Эта неправда мучила Настю, постоянно заставляла думать и терзаться.

— Что ты скажешь о Борщове? — вновь спросил Владимир.

— Нет смысла. Врачи делают все возможное. Утром снова пойду в больницу; тогда решим.

— Ну, что ж… — Владимир вышел из-за стола. — Не думал я, что и тут бывают жертвы…

По пути на завод Алексей еще раз зашел в больницу. Все в том же мрачном приемном покое он и повстречался с Илларионом Дмитриевичем, отцом Насти. Они сразу узнали друг друга. Илларион Дмитриевич подошел к Алексею, обнял его за плечи и смахнул слезу.

— Вот как, Алеша, повернулось. Не ждали мы, не гадали с матерью. Она ведь единственная у нас — Настюшенька. Да такая умница и сердцем добрая. А сейчас и не узнал ее. Личико с кулачок, ни единой кровинки в нем. Даже не улыбнулась. Мучается, видно, и борется. Стойко борется. А вот о тебе и слушать не хочет. Почему бы это? Ведь не ссорились вы; писала, что все у вас ладом… Давай посидим маленько. Ночь не спал, да и ты, видать, тоже.

Илларион Дмитриевич устало опустился на скамью, подсел к нему и Алексей. Он не знал, о чем говорить. Все думалось о Насте, о том злополучном для нее дне. Сверкающий полировкой вращающийся шпиндель вертикального сверлильного станка казался ей безобидным. В него даже можно было посмотреться, как в зеркало, погладить рукой. Но нельзя прикоснуться я и единым волоском. Стремглав завьет он вокруг себя один, другой волосок, а затем все волосы — и рванет с чудовищной силой. Конечно же, и платок Настя не надевала, чтобы выглядеть красивей. Прав Соснин. И, возможно, ходила она с непокрытой головой, чтобы нравиться ему, Алексею. Скорее всего так это и было. И вот жестокая расплата! За что? За Настину любовь?..

— А у нас радость готовилась в Межгорье, — донесся тихий голос Иллариона Дмитриевича. — На днях новую домну сдавать будем. Сколько сил ушло на нее! Ты только представь: за семь месяцев такую махину соорудили. Невиданный рекорд во всем мире. Мощность завода увеличится больше чем в два раза. А металл, сам знаешь, что значит сейчас металл. И вот нате, вместо радости — горе… Вот что, Алексей, — выпрямившись, как-то сразу по-деловому заговорил Илларион Дмитриевич, — мне ведь сегодня обратно надо. Больше суток отсутствовать не могу. Ты уж наведывайся к Настюшеньке. И обязательно пиши. Хоть через день-два сообщай, что и как. А я сумею вырваться, еще заскочу. Может, и мать приедет, только навряд, сама совсем занемогла. Ты вот держи баульчик. Тут есть кое-что, будешь Настюшеньке передачи носить. — И он придвинул к Алексею черный баул.

Всю неделю Алексей приходил в больницу, передавал Насте оставленные Илларионом Дмитриевичем масло, консервы, печенье и прикладывал к ним свои кусочки хлеба. Каждый раз он посылал вместе с передачей записки, но ни на одну ответа не получил, словно Настя и не знала его никогда. В следующие два дня вырваться с завода не удалось, а когда Алексей пришел на третьи сутки, ему сообщили, что Настю из больницы выписали, и она вместе с родными уехала в Межгорье. Спустя полмесяца из Межгорья через Репнина донесся слух о том, что Насте стало хуже.

Оставаться в неведении Алексей больше не мог. В это утро по дороге на завод он твердо решил немедля ехать к Насте. До Межгорья было недалеко — полночи езды на поезде. Может быть, Круглов и Дробин все-таки отпустят его на сутки. Такая уверенность у Алексея была. Сложнее купить билет. Это не мирное время, когда можно подойти к кассе, взять билет и ехать в любом направлении. Билеты продавались только командированным или по справке, которая свидетельствовала о несчастье в семье. Но кто даст Алексею командировочное удостоверение, если нет у него никакой государственной надобности ехать именно в Межгорье? Поезда и без того переполнены, ходят они редко. Не до праздных пассажиров теперь — успеть бы перевезти военные и народнохозяйственные грузы, воинское пополнение фронту и раненых бойцов в тыл.