Александр Бартэн - Всегда тринадцать

Нет, пустотелым, прерывистым был еще разговор. Лишь тогда наметился в нем перелом, когда вернулись к утренним делам — к заявке Красовского, к тому постановочному замыслу, который с ходу набросал Порцероб.

— Ох и любит Игнатий Ричардович звонкую фразу, — покачал головой Сагайдачный. — Шуму много, а на поверку…

Морев согласился: есть такой грешок за Порцеробом. А все же в большинстве своих работ добивается хороших результатов. Что ни говори, тренаж космонавта — решение оригинальное.

— Кто ж спорит, — отозвался Сагайдачный: ему вдруг расхотелось говорить о Порцеробе. Помолчал, намазал маслом кусок хлеба. Затем отодвинул и хлеб, и тарелку от себя. — Ты послушай лучше, Николай. Ни с кем еще не делился. У меня, понимаешь, тоже замысел один возник.

Если бы Сагайдачного спросить, откуда берут начало многие его замыслы, — вероятно, он затруднился бы ответить. Поначалу они возникали не только бессвязно, но и будто сами по себе, даже безотносительно к тому, что требовалось для собственной работы на манеже. Затем, по мере того как трюки прояснялись и складывались в комбинации, Сагайдачный получал возможность отобрать полезное. И опять продумывал, взвешивал. Что же касается остального, попутного — охотно отдавал молодым. Он никогда не боялся оскудения своих замыслов и каждый раз, продумав все до малейших деталей, испытывал такое чувство, будто держал на ладони орешек. Вот теперь-то и можно раскусить, достать зерно, приступить к репетиционной работе.

— Снабди-ка меня, Николай, листом бумаги. Сейчас я тебе изобразить попытаюсь.

С первых же движений его руки Морев догадался: уже не раз вычерчивалась эта схема.

Наконец, отведя от бумаги руку и сам отодвинувшись, Сагайдачный искоса поглядел на приятеля: понял ли.

Морев, тоже взявшись за перо, быстро нанес пунктирную линию. В одном месте перо задержалось, замерло. Сагайдачный понял, о чем идет речь, кивнул и дополнил чертеж несколькими разъяснительными штрихами. На этот раз Морев согласился, удовлетворенно кивнул.

Тесно сблизившись, плечом к плечу, товарищи продолжали свой разговор без единого слова, и даже взглянуть друг на друга не торопились. Бумага, чертеж, быстрые движения то одного, то другого пера. Но вот это-то и был настоящий разговор. Настоящий и долгожданный. И продолжался он вплоть до того момента, когда наконец Морев подал голос:

— Должно получиться, Сережа! Придумал здорово!

— Ты так считаешь? — шумно, не тая прорвавшейся радости, спросил Сагайдачный. И рассмеялся торжествующе: — Знаешь, какое название дам? «Воздушные катапульты»! Ты не смотри, что кое в чем еще недоработано, недотянуто, голову на отсечение: такой отгрохаю аттракцион — некоторые от зависти задохнутся. Уж это определенно. Слово даю!

И снова во взгляде Морева мелькнула ирония.

— Чего так смотришь? Или сомневаешься?

— Почему же, Сережа. Настойчивости тебе не занимать.

— А если так. Ты, друг, не крути. Объясни честь честью, почему так смотришь на меня?

— Уж и поглядеть нельзя, — шутливо отмахнулся Морев. — Вернемся-ка лучше к твоему замыслу. Должно получиться!

— А иначе как же! — вскричал Сагайдачный. — Мне «Спирали отважных» надолго хватит, половины цирков еще не объездил. Однако не терплю, чтобы в закромах было пусто. На то и нынешний день, чтобы к завтрашнему готовиться!

Опять приятели начали рассчитывать, уточнять, вносить поправки и дополнения. Забыты были закуски, не допито вино, и не один лист бумаги испещрили всяческие наброски, Наконец, оторвавшись, Сагайдачный заметил, как темно стало в доме напротив: все до единого уже погасли там окна.

— Засиделся. Самое время в путь. Самолет не станет дожидаться.

Обнялись на прощанье. Шагнув на лестничную площадку, Сагайдачный сказал с укором:

— Между прочим, Коля, мог бы ты чаще мне писать. С меня пример не бери: не очень-то я умею на бумаге разглагольствовать. Ну, а ты — другое дело. Пишешь складно, учебник даже составляешь. Пиши мне на Горноуральский цирк. Из Южноморска должен был я в Сочи перебраться. Но тут одна история неожиданно приключилась. Как-нибудь в другой раз расскажу.

Морев обещал, что напишет. И тогда, еще раз крепко пожав руку товарища, Сагайдачный устремился вниз, исчез за поворотом лестницы.

Автобус, идущий на Шереметьево, начал свой рейс посреди ночных огней. Но уже на полпути рассвет и догнал и опередил автобус, все кругом перекрашивая в синюю, затем голубую, наконец розовеющую краску. Гасли огни, занималась заря, в 5.15 самолет лег на курс Москва — Южноморск.