Александр Бартэн - Всегда тринадцать

Квартиры второго этажа были уже отделаны внутри, стояли на просушке. Войдя в одну из них, Сагайдачный осмотрел комнаты и кухню, ванную. Вышел затем на балкон и залюбовался кварталами новых домов, их просторной, полной света планировкой.

«Ишь красотища какая! Довольна останешься, Аня!» — подумалось ему. И тут же остановил себя: «Верно, что и квартира хороша и все вокруг. Но ведь жить-то будем здесь всего какой-нибудь месяц-полтора в году, лишь в отпускное время. Ладно, пока не буду разочаровывать Аню. Пускай себе тешится!»

Ближе к вечеру — только начало смеркаться — заявился к Мореву:

— Принимай, брат. Ехал к тебе сейчас и размышлял: дожили мы до чего. Партнерами были когда-то, цирковую жизнь делили поровну, а теперь я к тебе, точно визитер официальный, иду. Ничего, явление временное. Скоро пропишусь в столице, и тогда.

Как это часто бывает в приятельских отношениях, Морев и Сагайдачный во многом, и не только внешне, отличались друг от друга. Недаром в молодые годы Сагайдачный подтрунивал: «Эх, Коля-Николаша! Все-то тебя на рассуждения, на философию тянет. Ну прямо интеллигент!» Позднее жизнь и самого Сагайдачного принудила о многом призадуматься. Перестал он подсмеиваться над товарищем. И все же разность сохранилась. Сказалась она и в том, что несколько лет назад Морев решился покинуть манеж, уйти на педагогическую работу в Цирковое училище.

Шага этого Сагайдачный никак не мог себе объяснить. Куда годится? Несмотря на свои сорок пять, он чувствовал себя по-прежнему полным силы, энергии. А ведь Морев моложе. Правда, на репетиции сорвался, связки на ноге повредил. Но разве это достаточный резон? Трудно стало в эквилибристике — другой выбирай себе жанр. Какой угодно, но так, чтобы не сходить с манежа.

Об этом же Сагайдачный завел разговор и теперь. Увидя битком набитый книжный шкаф, воскликнул:

— Ого, брат, сколько литературы набрал! Самоучители, словари. Можно подумать, к длительной зарубежной поездке готовишься!

— Да нет, — серьезно ответил Морев. — Затеял я написать учебник по эквилибристике, а для иностранных источников знание языка требуется. Ничего не поделаешь! Приходится наверстывать!

— Учебник? — хмыкнул Сагайдачный. — Ты не подумай, Коля, что я против. И все же скажу откровенно: по сей день непонятно мне, как мог ты с манежем, с цирком расстаться?

— Ошибаешься. Не расстался я.

— Понимаю. Учеников растишь, опыт передаешь. Опять же этот учебник. Нет, лично мне этого было бы мало. Сам знаешь, я никогда не отказываюсь проконсультировать, подсказать. Но чтобы самому с манежа уйти — дудки. Хочу еще и так и этак силы свои собственные к нему приложить, трюки новые освоить. И чтобы меня, персонально меня приветствовал зритель. Иначе не хочу!

При последних словах Сагайдачный накрепко сжал увесистый, крупный кулак. А затем, видимо решив, что одного этого доказательства мало, подошел к обеденному столу, схватил его за ножку и поднял высоко, да так, что ничто не шевельнулось, не сдвинулось — ни тарелки с закуской, ни бутылка вина с окружавшими ее фужерами.

— Ишь ты! — уважительно произнес Морев. — Самому Роману Буйнаровичу под стать!

Сагайдачный лишь улыбнулся уголками губ. Продолжая удерживать стол на весу, он пружинисто присел, опять поднялся, откинулся всем корпусом назад. Лишь затем вернул стол на место.

— Говоришь, с Буйнаровичем тягаться могу? Тот битюг, конечно, гору сдвинуть может. Но и у меня кое-какие силенки, как видишь, остались. Согласен?

Он спросил об этом, потому что вдруг различил во взгляде Морева нечто странное: не только одобрение, но и припрятанный за ним ироничный прищур.

— Ну, а коли согласен — чего так смотришь?

Морев вместо ответа подтолкнул его к столу:

— Давай-ка, Сережа. Верно, проголодался за день. Уж ты извини, что у меня по-холостяцки, без разносолов. Я очень порадовался, когда узнал, что тебя пригласили участвовать в обсуждении заявки Красовского. А то как же. Давно мы с тобой вот так не сидели — друг против дружки.

И все-таки разговор этот не был еще настоящим. Сагайдачный ответил, что тоже рад, что со всеми московскими делами покончил и может потому весь вечер провести за дружеской беседой. И все-таки разговору еще недоставало плотности, он только-только еще завязывался.

— Что же ты про семейство свое молчишь? — спросил затем Морев.

— А что тут говорить? Ажур!

— Жена как?

— Без перемен. Хозяйка добрая, мать заботливая. Ну и партнерша, конечно.