Арон Эрлих - Молодые люди

Девушки пели, и многие окна в домах вокруг площади были открыты, в окнах тоже теснились головы зрителей.

— Миша… Там! — с гордостью шепнул Ваня, показав рукой по свету прожектора, и Лида поняла, что сегодня и Миша будет участвовать в концерте.

После уральского хора был музыкальный ансамбль — аккордеон, две гитары и труба, — потом снова Вадим Королев исполнил шуточную про паренька, бросившегося в реку холостым, а выбравшегося обратно женатым… Когда же Миша? Да будет ли он вообще? Правильно ли поняла Лида своего приятеля?

И, радуясь вместе с Ванюшкой, она любовно оглядывала машину, ощупывала кожаное, поскрипывающее ее седло, осторожно нажимала ногой на педаль… А-а-а, вот теперь, конечно, будет Миша! Тонким комариным писком разнеслась над площадью свистулька, ударили невидимые тимпаны — дребезжащий, похожий на сдержанный стон звук тонких медных тарелок… Конечно, теперь Миша, раз китайская музыка. Вот он — голый по пояс — вскочил с тяжелой штангой в руке на площадку. В такт поминутно меняющемуся ритму тарелок штанга сама собой завертелась вокруг Мишиного тела. Это было неожиданное и непостижимое зрелище. Гремучий длинный жезл, тяжелый, металлический, рассеивая во все стороны треск скрытых в нем дробинок, летал, как живой, со спины Миши ему на грудь, вился вокруг кисти вытянутой руки и вдруг подскакивал к сгибу, на согнутый локоть и дальше, к бицепсам, взбирался на плечо, перебирался на другое, снова прятался за спину и опять, переворачиваясь, описывал круг, падал на грудь, кружил вокруг пояса, плясал на плечах. Всего удивительнее было, что акробат не прикасался пальцами к штанге ни на единый миг, она летала только под невидимым действием сокращающихся мускулов тела.

Теперь только Лида увидела, как хорошо сложен Миша, — паренек небольшого роста, тонкий и гибкий. Каждый мускул его, все сплетения и узлы мышц одинаково были крепки и упруги.

Металлический жезл, издавая непрерывный треск, летал и летал, то замедляя, то ускоряя движение под писк свистульки и стоны тимпанов.

Китайская акробатика оказалась последним номером в программе этой бригады затейников. Зрители еще аплодировали, а уже мощный столб света из дальнего конца площади угас; на некоторое время, пока к фонарям на столбах не вернулась полностью их сила, вокруг улегся густой мрак. Участники самодеятельности всей компанией стеснились в кузове, оградились бортами на крепких железных засовах и помчали на другую площадь.

Приготовился и Ваня на велосипеде следовать за ними. Но Лиде захотелось хоть чуть-чуть, ну, самую-самую малость, еще поговорить с ним. Просто, не могла она не поделиться мыслями, так обильно нахлынувшими на нее от этой чужой, странной, стонущей музыки, от чужого искусства, такого особенного, и даже от самого облика Миши, до сих пор казавшегося ей маленьким, просто тщедушным, — а вон какой это на самом деле молодец, атлет, буквально поразивший ее красотой сложения, крепостью и ловкостью каждой точки своего тела. Все равно — поймет ее Ваня или нет, а только пусть слушает…

— Хунань! — сказала она, придерживая Ванюшку за локоть, в то время как он взялся обеими руками за руль и уже поставил одну ногу на педаль. — Да боже мой, я понятия не имею, что это такое — Хунань и где она, что там, какие там реки или горы, холодно у вас или жарко… Ничего не знаю!.. И все-таки Хунань мне стала близкой-близкой, она родной стала… Понимаешь?

Ваня давно знал это слово — «Понимаешь?» — и давно заметил также, что русскому собеседнику очень приятно, если в ответ на это слово покивать утвердительно головой. Он и на этот раз кивнул.

— Хунань! Мне очень хочется, чтоб у вас был в этом году и в будущем тоже громадный урожай… Понимаешь? Громадный!.. Вот такой! — как могла шире развела Лида руками. — И чтобы промышленность у вас богатела день ото дня, как у нас. И чтоб дети бегали в ваших краях здоровые, веселые, румяные… Понимаешь?.. Ну, вот так точно мне хочется радоваться вашему счастью, как вы здесь радуетесь нашим делам, нашим успехам, нашему бессемеру… Ясно?

И уже Ваня никуда не торопился, снова опустил ногу с педали наземь, повернул руль, чтоб было удобно и ему самому и красивой русской девушке, славному другу, облокотиться о шлифованные металлические рога с шершавыми пробковыми наконечниками. Близко склонившись к лицу девушки, он внимательно слушал, как всегда, старался разгадать смысл чужой речи по звучанию голоса, по шевелениям губ, по свету добрых, сияющих, ласковых глаз. А ко всему этому нет-нет да и прибавлялись несколько знакомых уже слов и выразительные, полные живого движения жесты.