Арон Эрлих - Молодые люди

Он жаловался, а лицо было восхищенным и благодарным.

— Поздравляю, Наташа!.. Успех, большой успех, все сегодня про вас говорили…

— Идемте скорее… А я смотрю — вас нет… Такая, думаю, досада! Ой, Толя, если бы вы знали, что сегодня было!.. Ну, это потом… Сейчас идемте в кафе, там поговорим.

— Куда? — приостановился он. — Нет, что вы, Наташа! Какое там кафе!..

— Ничего, ничего… У меня есть деньги, достаточно… идемте! Я сегодня угощаю. Так надо!

И, уверяя, что он нужен ей сегодня позарез, — очень важные события произошли в ее жизни, и надо посоветоваться, — она настояла на своем.

В кафе было многолюдно и шумно. Они не сразу отыскали себе маленький столик у стены с лампой под большим оранжевым платком.

Слушая, что заказывает Наташа официанту, Толя поглядывал на нее с укоряющим и испуганным выражением лица. Что она делает? К чему этот неслыханный пир? И вино ей понадобилось, и два вида салатов, и черная икра, и горячие блюда, и пирожные, и кофе…

— Так сегодня надо! — отлично разгадав его безмолвные упреки, весело повторила она, когда официант ушел.

Потом она выпила с Толей по бокалу красного вина и тут же налила себе одной еще бокал и по этому поводу тоже сказала: «Так надо!» — выпила, смущенно улыбнулась, объяснила: — «А то, боюсь, храбрости не хватит…»

Вскоре перемежающиеся нежно-розовые пятна пошли по ее щекам. Возбужденная, с сияющими глазами, выкладывала она все свои тайны. Без обиняков рассказала про Сашку Румянцева, и про Веру Георгиевну, и про Сатрапа, которого она всех больше боялась, а именно он-то и оказался ее единственным союзником.

Она вдруг приложила руку с вывернутой наружу ладонью к виску и не пожаловалась, нет, а только удивилась до сих пор еще не изведанному и очень приятному ощущению: точно на качелях, если взлетишь особенно высоко, и падаешь, и опять возносишься еще дальше, еще выше.

— А Сашке было сегодня — как карасю на сковородке… Так ему и надо! — рассмеявшись, сказала она.

Но Толя не мог разделить с нею этого веселого, чуточку хмельного возбуждения. Он был ошеломлен. Так вот, оказывается, что значит «дорого заплатить»? Какой мерзавец Румянцев! И, бессознательно укрываясь в прошлое, к детским безмятежным годам, он сказал:

— А помните, мы были однажды у вас в гостях, я и Алеша… Вы еще нам школьный альбом свой показывали…

— Жизнь впереди! — в ответ, вспоминая, улыбнулась она.

— Вот-вот… Мы сидели втроем на диване, вы посредине и на коленях у себя разворачивали страничку за страничкой… Вы были еще совсем девочка…

— Ну да! И Алеша, совсем еще мальчишка, вдруг разошелся, заораторствовал, как большой, как взрослый, умудренный житейским опытом человек: грустно, мол, очень грустно вспоминать про все хорошее, что уже было, прошло и больше не вернется. «Ну и пусть хорошо все, что было, — продолжала вспоминать она. — Пусть! Еще лучше все, что будет! Вся жизнь впереди!» Как хорошо сказал тогда Алеша.

Толя утвердительно покачивал головой. У него были для этого нынче особенные причины. Только что закончилась зимняя сессия, экзамены прошли успешно, а зоология позвоночных из экзамена в обычном понятии этого слова обернулась в товарищескую, увлекательную и долгую беседу с профессором. И вечер встречи со старыми большевиками — вечер, на который он затратил столько сил, — тоже вполне удался…

«Да, Алеша, конечно, был прав, жизнь прекрасна, — хотелось ему сказать. — Сколько бы ни досаждали нам всякие «нюмбо-юмбо», жизнь прекрасна, но вовсе не так проста и легка, как думалось в детстве».

Когда официант принес в алюминиевых судках котлеты деволяй с рыжим, до хруста прожаренным, мелко нарезанным картофелем и паровую осетрину под белым, с маленькими грибками, соусом, Наташа не дала ему закончить своего дела.

— Благодарю вас. Не беспокойтесь, пожалуйста. Теперь я сама. Я очень люблю похозяйничать за столом.

Официант поклонился и исчез.

Наташа, выставив локти, действовала ловко, перекладывая на тарелки из судков принесенные блюда. Толя с улыбкой приглядывался к ее губам, от старательности вытянувшимся в дудочку, и с умилением обнаружил, что на светлой ее блузке под синим вязаным шерстяным жилетом возле маленьких перламутровых пуговиц кое-где наметились от многократных стирок крошечные ржавые пятнышки.

— Такая вы сейчас простенькая-простенькая, домашняя, — с удивлением сказал он, — ну, совершенно нельзя поверить, что это вы, именно вы только что были распрекрасной принцессой.