Арон Эрлих - Жизнь впереди

Четырехэтажные дроби играли меж собой в чехарду, числители и знаменатели, кружась над дробной чертой, как легкоатлеты вокруг штанги, то и дело менялись местами. Многочисленные и разнообразные соединения из a, b, c, d, g, h маршировали, причудливо строились, вновь рассеивались, то карабкались по лестничкам дробей, то бросались в бегство по ровной строке…

Когда будильник и на этот раз дал знать об истечении срока, ребята решили продлить борьбу еще на полчаса: перед ними впервые возникали надежды на самые крайние упрощения.

Надежды их не обманули.

— Алеша, ты кончил? — это было сказано глухим от затаенного волнения голосом.

— Нет еще. А ты?

— У меня, кажется, получилось…

— Погоди, погоди! У меня, кажется, тоже идет на лад… Погоди! Сейчас вот… — прерывистым голосом, как страстный охотник, успешно загоняющий голубей в будку, говорил Алеша. — Вот! У тебя что получилось?

— 4b 2… — начал Толя.

— Деленное на 4b 2? — ликуя, закончил Алеша.

— Ура-а-а! — закричали оба вместе, размахивая листочками с решением.

Обыкновенная единица была водружена за конечным знаком равенства, как памятный столбик, как волшебная веха на перепутье школьной жизни.

Спустя какой-нибудь месяц не было для обоих мальчиков более желанного занятия, чем упражнения с примерами и задачами. Они приступали ко всем задачам по разным предметам с одинаково приятным возбуждением. Если дело не давалось сразу, тем интереснее, в поисках успеха, становилась жизнь.

В одну из таких минут Алеша стал уверять приятеля, что он совсем ясно почувствовал в себе самое движение мысли: как она возникла, шевельнулась, выпрямилась, выросла, как она потом изловчилась, извернулась, ловко подцепила какую-то петельку, потянула — и вот уже там, где только что были пустота и мрак, блеснул свет и сам собой начал быстро разворачиваться клубок связных рассуждений… Честное слово!

— Крутятся шарики! Честное слово! — вскрикивал он, постукивая себя по лбу пальцем. — Вот! Чувствую, как они там крутятся… Ей-богу, чувствую!

Мало-помалу приходил Алеша и еще к одному выводу, но пока не решался высказывать его вслух. На уроках он неотступно, с откровенным вызовом или с жадностью и надеждой, ловил взгляды педагогов. Он как будто гипнотизировал их — и чаще, гораздо чаще прежнего оказывался у доски. В подготовительных размашистых движениях тряпкой и в легких, точных, щегольских нажимах мелом, когда из-под руки возникали на доске ровные и четкие — одна в одну — буквы, линии и знаки, не бывало и тени прежней скованности. Напротив, Алеша должен был сдерживать собственное нетерпение… Что же это было такое? Как называется это удивительное ощущение легкости? И откуда эта счастливая, почти упоенная и в то же время стыдливая уверенность? Может быть, она так и начинается, любовь, о которой говорил отец?

Комсорг класса Костя Воронин не переставал руководить домашними занятиями обоих ребят. Откуда только он выискивал для них столько интересных задач и примеров? На уроках, когда Алеше или Толе случалось выходить к доске, он значительно переглядывался с ними и одобрительно улыбался им. А в те дни, когда контрольные тетради с пометками учительницы или табели с еженедельными итогами возвращались ученикам, он разделял со своими подшефными всю меру их тревог и радостей.

Однажды ребята возвращались из школы все вместе — Костя и Коля, Алеша и Толя.

Стояли зимние сумерки. Снег звонко поскрипывал под ногами. На высоте крыш клубилась серая мгла — изморось, смешанная с дымом московских труб.

За стеклами одного из новых зданий на пути вспыхивал, дрожал, трепетал маслянистый фиолетовый свет пронзительной силы. Мальчикам известно было, что это цинкография. Но что, собственно, делают в цинкографии и как? Почему возникают там эти ядовитые всполохи, накладывающие на лица прохожих таинственный оттенок?

— Вот бы когда-нибудь попасть туда! — остановился Алеша, и все остановились тоже. — Не пустят… «Пропуск!» И почему такое? Почему везде, куда хочется, везде пропуск нужен?

Он озирался вокруг, не узнавая под этими судорожными потоками лучей улицу, дома, лица приятелей. Даже снег не был больше снегом и казался синим.

— А тебе, например, куда бы еще хотелось? — спросил Коля.

— Мало ли! Например, третий год прошусь у отца, чтоб на завод меня сводил. Нельзя! Не дадут пропуска — и кончено… А поглядеть, например, как снимают кинокартины, не интересно?