Арон Эрлих - Жизнь впереди

Теперь наверху наступила пауза и длилась минут десять.

А после перерыва наверху начались, очевидно, такие важные события, что вся скамья, переглянувшись, разом кинулась к подножке лестницы. Некоторые из женщин, забывшись, даже занесли ногу по ту сторону запретной черты, потом поднялись на самую ступень, и на вторую ступень, даже ухватились уже за гладкие, блестящие, полированные перила, вот-вот готовые к дерзостному движению ввысь…

Кузьма явился перед ними и, грозно шевеля мохнатыми бровями, сказал:

— Не полагается!

— Па-де-де! — взмолились дамы.

— Все равно не полагается.

Женщины отступили.

— Кузьма, голубчик! Дорогой Кузьма! — обступили они его. — Па-де-де из «Лебединого»… Кто это?

— Известно, кто! — неопределенно объяснил Кузьма, но все удовлетворились его ответом.

Кузьма тоже оставался с ними и слушал, склонив набок сверкающую лысиной голову и щуря один глаз.

Вот надвигаются последние такты адажио, музыка звучит все величественнее, все торжественнее. Вот после маленького перерыва следуют одна за другой две вариации, — мужская и женская. Вот отзвучала заключительная «кода». Слышны аплодисменты…

Все внизу безмолвно переглядываются. Кузьма вдруг двинулся вверх, ступенька за ступенькой. Женщины неотрывно, с завистью смотрели на старые его сапоги, потертые, с желтизной; следили, как мелькают, уходя все выше, коричневые, недавно наложенные подметки с еще приметной, еще не стертой чащей белых деревянных гвоздиков.

— Ну, это уже слишком! — очнувшись, начали обмениваться своими соображениями женщины. — Аплодисменты в школе! Аплодисменты на экзамене! Неслыханно! Это уже чересчур, я бы сказала…

— Просто безобразие! Непедагогично, наконец! — возмущается басом сердитая женщина.

— Вы не правы… Вы совершенно не правы! — убеждает ее женщина с добрым взглядом. — Все-таки здесь ведь не простая школа, а…

Сверху послышался прелюд Шопена.

— Что еще такое? Кто же сегодня Шопен? Вы не слыхали, кто Шопен?

— Не знаю… Моя — Чайковский!

— Моя — Прокофьев… Из «Золушки».

— А моя — Бородин!.. Странно! Никто не говорил про Шопена. Не упоминал даже! Не понимаю.

И после Шопена были аплодисменты.

На вершине лестницы вскоре показался Кузьма. Алеша и Толя наблюдали, как он медленно спускался, переступая согнутыми по-стариковски в коленях ногами. Женщины торопили его, опрашивая нетерпеливым шепотом:

— Кто? Кто?.. Да ну же, Кузьма! Что вы молчите? Кто?

Лишь сойдя с последней ступеньки, Кузьма ответил:

— Кто! Кто!.. Ясно, кто! Все она же… Вера Георгиевна попросила ее на бис исполнить Шопена.

Кузьма с гордым видом оглаживал реденькую бороденку. Он уже уходил от женщин, повторяя: «Она!.. Кто же еще… Все она!.. А кому еще в этом классе?» — но женщины следовали за ним неотступно, и сердитая все шипела у него над плечом, до тех пор, пока он не остановился и, смерив ее укоряющим взглядом, сказал:

— А что ж тут такого? Ничего такого нет! Заслужила — так и похлопали. Ваша, бог даст, станцует вот этак, так и вашей похлопают. Обыкновенное дело. Я и сам, за дверями стоял, не удержался, похлопал…

Тут он заметил чужих ребятишек и направился прямо к ним решительным, твердым, неожиданно быстрым шагом.

— А вам чего здесь? Кто такие? Зачем? — сурово шевелил он бровями.

— Здравствуйте, дядя Кузьма! — робко поздоровался Алеша. — Мы тут… Мы ничего…

— А ничего — так и нечего… Ступайте откуда пришли!

— Нам Субботина велела.

— Чего? Как? Что она вам велела?

— То есть не велела, а сказала… Сегодня и у нас и у нее последний экзамен, дядя Кузьма, ну и вот… Она сказала, чтоб пришли… Мы вместе мороженое пойдем есть…

— Мороженое? А-а-а, так бы и говорили… Не признал вас сразу. Это вы, что ли, которые танцевать не умеете?

— Мы.

— Понятно… А ну, пошли! Пошли, пошли, говорю! — сердито закричал он.

Ребята не посмели ослушаться и уходили вслед за сторожем вон из школы. Кузьма выбрался на широкий подъезд, знаками манил дальше, дальше за собой, вошел в дворовый сквер…

— А ну, стойте здесь! — приказал он.

Нерешительно потоптавшись перед газоном, Кузьма неловко прыгнул, но одолеть маленькую зеленую лужайку не смог, зашагал дальше прямо по траве виновато, на цыпочках, пробрался к самой ограде. Здесь, согнувшись, кряхтя, он долго возился у кустов, наломал порядочную охапку сирени, после чего стороной, вдоль железной ограды, вернулся к ребятам.

— Держите! — все так же строго сказал он, передавая им еще мокрые после недавней грозы душистые ветки с гроздьями. — Да ну, берите, когда дают! Слыхали, как Субботина нынче танцевала? По-нашему, по-сокращенному сказать — па-де-де, а потом еще и Шопена на бис. Слыхали? Так поздравить надо! Сейчас она выйдет, отдадите ей сирень-то…