Арон Эрлих - Жизнь впереди

В классе снова раскрыты окна. Светлые и жаркие тени рам преломлялись ломаными линиями по подоконникам, тянулись вниз, к полу, и над этими светлыми отражениями дрожало, курилось еще более тонкое отражение — зыбкого марева испарений.

А Алеша все ликовал, повторяя чудную речь своего учителя, и не слышал — не хотел слышать — уже не раз повторенной просьбы того же Григория Наумовича: «Довольно! Ну, хватит тебе, Громов!.. Довольно!» — и не видел добродушно смеющихся лиц других членов комиссии, которые жестами возражали учителю: «Слово есть слово! Мы обещали не говорить «довольно!»

Алеша видел свет лампочки на потолке — вернее, желтые нити, совершенно обессиленные перед лучами вновь открывшегося солнца. Потом он заметил, что на столе перед неизвестным ему юношей в голубой сорочке лежит рисунок. Алеша вдруг узнал в этом наброске самого себя, с лицом приподнятым и самозабвенным. Руки его отведены за спину, — вероятно, чтобы избавиться от лишних жестов… Алеша стихал мало-помалу и вовсе смолк… Так вот он, гость, художник, живописец! Не лысый с карандашиком и не тот, что в пенсне, а третий из незнакомцев, такой молодой, что его не хотелось принимать в расчет.

— Довольно! — воспользовался наступившей паузой Григорий Наумович.

Алеша напомнил, что в билете есть еще вопросы по синтаксису и…

— Довольно! Довольно! — повторял учитель и обеими руками замахал на него, под одобрительный смех комиссии за столом и ребят за партами.

Час спустя Алеша и Толя уже были на Пушечной, в маленьком дворовом сквере, на той самой скамейке. Но теперь вместо большой снежной горы перед ними был круглый цветник. Вдоль низенькой железной ограды теснилась другая, живая ограда, полная аромата, из кустов цветущей сирени. Дорожка через сквер, ранее узкая, протоптанная меж сугробов, теперь широко раздвинулась, посыпанная мелким-мелким, пружинящим под ногами песком, и с обеих сторон была окаймлена травой.

Зеркальная дверь подъезда, зимой туго поддававшаяся, теперь была раскрыта настежь, и Кузьма со своим табуретиком, выбравшись по сю сторону двери, нежился и щурился на солнце.

Мимо сторожа непрерывно проходили дети, нарядные девушки, женщины пожилых лет. Ребята поглядели, рассудили — чем они хуже других? — и тоже направились внутрь здания, опасливо косясь на дремлющего Кузьму. Но старик не обратил на них никакого внимания, только громко и сладостно чихнул.

В вестибюле скамья гостей была полностью занята. Алеша и Толя инстинктивно подались к этой скамье поближе — дожидаться вместе со всеми, когда закончится экзамен.

Рояль во втором этаже приводил женщин на скамье в трепет, заставляя гадать вслух по звукам: что творится сейчас наверху, в зале с зеркальной стеной?

Балетные мотивы и танцевальные отрывки из популярных опер подымали с места то одну, то другую из женщин. С изменившимися лицами подвигались они к лестнице и перед первой же ее ступенью замирали, как у заколдованной, запретной черты… Ах, как было бы хорошо подняться сейчас наверх, притаиться там у стеклянной двери и смотреть, смотреть! Нет, не перешагнуть магической черты. Ничего не значит, что Кузьма выбрался из темного коридора за дверь, на солнце, — чутье у него дьявольское, вмиг явится перед нарушителями священных законов школы, и тогда все будут беспощадно удалены из вестибюля.

— Мазурка! — вскрикивает одна, спешит вперед и жадно слушает такт за тактом; все остальные на скамье умолкают и неотступно, с глубоким сочувствием следят за выражением ее лица.

Мазурка из «Сусанина» сменяется вальсом Глазунова, потом слышен гопак Мусоргского — дамы на скамье остаются безучастными, лениво перешептываются. Но при первых же звуках вариации из «Раймонды» к ним возвращается оживление.

— Моя! — испуганно вскакивает молодая еще на вид женщина с ласковым и мечтательным взглядом.

Неудержимо влечет ее к лестнице, теперь ее очередь постоять с опущенной головой перед первой ступенькой, пока не закончится наверху танец. Потом она медленно возвращается к «стану», утомленная, рассеянная.

— Поздравляю! — шепчет ей старушка соседка.

— Вы думаете? — с надеждой и робостью произносит молодая.

— Да. Безусловно. Если бы ваша протанцевала неудачно, я бы сейчас почувствовала: это непременно отразилось бы в игре пьяниста… — Старушка, сжимая морщинистый рот в щелочку, так и сказала «пьяниста». — В нюансах сказалось бы, в ритме, в тончайших деталях игры… Уж вы поверьте мне… Поздравляю! От души поздравляю!