Николай Бирюков: Чайка

Он облизнул сухие губы.

«Партизанам скажу, пристукнул за то, что Волгину выдал и меня по неведению в это дело втянул. А немцам скажу — партизаны пристукнули».

— Поди проверь, ладно ли я ворота прикрыл, — хрипло выговорил Тимофей.

Степка, усмехнувшись, мотнул головой.

— По-моему, ладно… А ежели сумление у тебя, сам сходи проверь.

Взгляды их скрестились, и казалось, они — отец и сын — вот-вот бросятся друг на друга. Но под окнами послышались шаги и затем громкий стук в ворота. Стребулаевы вздрогнули, и лица у обоих покрылись мертвенной бледностью. За воротами что-то кричали по-немецки.

— Свои, знать… немцы, — переводя дух, сказал Тимофей. Он встал, и взгляд Степки метнулся на кучку разноцветных бумажек, до этого прикрытых полой. Тимофей тоже посмотрел на деньги и растерянно скосил глаза на сына.

Стук в ворота становился все громче и настойчивее. Слышно было, как тряслась калитка.

— Спрячь! — решившись, почти без голоса прошептал Тимофей. — Только Смотри, сволота, у меня каждая бумажка пересчитана.

Он вышел из избы.

— Кого надо?

— Шнель, шорт! Вир мюссен штарост Стребулаев зеен.

Ледяной пот пополз у Тимофея по спине:

«Не немцы. Они, немцы-то, не так говорят».

Он хотел было бежать через заднюю стену двора, но тут же вспомнил: «Деньги у Степки!»

«А ведь их, должно, мало — человека два-три», — мелькнула мысль.

— Сейчас, господа немцы, сейчас!

Громыхая засовом, он вытащил из кармана револьвер. Калитку распахнул во всю ширь и шагнул в нее, держа руку с револьвером прямо перед собой. На улице никого не увидел, но почувствовал, как кисть его руки сжали, словно тисками. Револьвер выпал.

— Степка, сюда!

— Не шуми, дядька Тимохвей, зараз и Степка твой здесь будет, — сказала Женя, сильнее сжимая ему руку.

Кроме нее, у ворот стояли пожилая женщина — мать Веруньки Никоновой, учитель Васильев и еще два парня — все с винтовками. Женя кивнула — учитель и мать Веруньки вбежали во двор.

— Скорее, чорт! Нам нужно старосту Стребулаева видеть.

— Не шуми, дядька Тимохвей, — повторила Женя, — краще тебе от этого не будет.

Тимофей покосился на парней, взявших его на прицел, и понял: «Конец…»

Тяжело дыша, он опустил голову. Женя выпустила его руку и, подняв револьвер, прошла во двор.

Подгоняемый штыками, Степка шел из сеней, пятясь задом и до отказа подняв дрожащие руки. Женя резко скомандовала ему:

— Кру-у-гом!

Она с ненавистью, брезгливо оглядела обоих Стребулаевых.

— Що, гады? Думали, удрали со строительства, так и спаслись? Ни! И под землей не сховались бы…

Мороз крепчал. Близко, наверное километрах в двух-трех от хутора, к звездному небу клубами поднимался черный дым.

— «Егор те за ногу» орудует, — глядя на клубы дыма, тепло проговорил учитель.

Женя покачала головой:

— Ни! Там Маня Волгина со своими, — сказала она тихо. Мысли ее были далеко, с фединым отрядом. «Наверное, они сейчас уже возле Певска, а может, уж и в город ворвались. Спасут ли?»

Она задумчиво посмотрела вдаль и, вскрикнув, вскинула винтовку: по дороге мчался на коне немец, — вернее, конь мчался сам, а солдат висел на нем, судорожно вцепившись руками в гриву. Мать Веруньки схватила Женю за руку.

— Это же Гриша наш, железнодорожник, что с Федей… Приказав смотреть за Стребулаевыми, Женя выбежала на дорогу.

— Гриша!

Всадник не откликнулся. Она смело кинулась наперерез храпящему коню, ухватилась за уздечку и с силой уперлась в землю.

Конь стал. От резкого толчка Гриша свалился на снег. Лицо его и воротник немецкого мундира были в крови.

— Где я? — простонал он в полусознании. Женя затрясла его.

— Где Федя? Где отряд? Откуда ты?

— Из леса… Залесское горит… войска… опоздали… бой! — расслышала она бессвязный шепот раненого.

Ночь. Вдали она была черная-черная, а вблизи голубая. Небо все было в звездах. Они горели ярко и светились, как глаза Чайки, когда, бывало, она приходила на поле и задушевно говорила с ней, Женей, и другими девчатами из ее звена о жизни, в которой для людей не будет заходить солнце…

Морозно дышала ночь, холод лежал на сердце.

Женя тяжело перевела взгляд на Стребулаевых, и глазам ее стало горячо, заплясали перед ними черно-красные круги.

Тимофей, встретившись с ней взглядом, не пошевельнулся, а Степка упал на колени, протянул руки.

— Пощадите! Это отец все, а я ничего… Я не мог ослушаться…

Предателей надо было доставить в отряд, но это означало потерять несколько часов ценного времени.