Прозвенели бокалы, застучали вилки-ножи, а усталый тамада, отпив глоток, снова погрузился в свои заботы. На днях предстояла свадьба Меседу и последнего, седьмого «племянника», крановщика Хасана. Шагая с ним рядом по улице города, дальний родственник Бусрав-Саида, директор санатория, говорил:
— Честное слово, завидую вам, почтенный Кичи-Калайчи.
— Нашел кому завидовать… — проворчал старик, а в душе думал: «Знал бы ты, дорогой мой директор, какой я жду грозы, предчувствую ее дыхание…» Но старик не выдал себя, а директор объяснял:
— Все у вас ладится. Что посеете — растет, что польете — расцветает! А я живу… как картошка: если за зиму не съедят, к весне непременно посадят! Еще до кабинета не дошел — уже зав столовой с претензией: «Нет салфеток!» Выбил салфетки — нет воды. Завезли воду — ударили заморозки, больные из павильонов, знаете, там, где вы акации сажали, побежали в зимние корпуса! Вхожу в кабинет — на столе человек лежит! Умер? Ничего подобного! Просто спит, поскольку в палатах места не оказалось!
— К чему это вы мне говорите? — удивляется Кичи-Калайчи.
— Не знаю, доживу ли до пенсии? Покоя хочется.
— О, да, я вас понимаю… Так понимаю, что сам себе сочувствую.
— Вы самый счастливый человек…
— Да нет, устал. Много я на себя взял… не рассчитал силы…
— Да, да, понимаю…
Словно чувствовал старик садовник, что свадьбой Меседу и крановщика Хасана кончится его героическая борьба с калымщиками, но очевидцы говорят: праздник удался на славу!
Пришли самые развеселые «пялтурте» — ряженые в масках; все видели, как украшенные лентами «Волги» и «Жигули», сопровождаемые всадниками на лихих скакунах, сначала вихрем промчались по улицам, ведущим в горы, где Бусрав-Саид упрятал свою дочь, а потом на той же скорости вернулись с невестой в город.
Депутат городского Совета с алой лентой через плечо скрепил брак молодых влюбленных, первым поздравил и пожелал им жить, как открытое лицо добродушного человека, и счастья столько лет, сколько спелых зерен содержится в корзинке лучшего сорта подсолнуха «Ждановский». Может, другим и невдомек, но Кичи-Калайчи знает отлично: семь тысяч зерен гнездится в широкой, как горское старинное блюдо, корзинке. Если даже депутат несколько и преувеличил, то даже семидесяти лет в любви и согласии хватит, чтобы сказать: «Хорошую прошли мы жизнь!»
Бусрав-Саид, принимая поздравления, сиял, Такие большие люди пришли на свадьбу его дочери! Сам председатель райисполкома пригласил невесту на танец; прокурор осип, выкрикивая: «Хайт! Хайт!» Тамадой на этот раз был избран, по рекомендации Кичи-Калайчи, адвокат, он же следователь Дибир Махмудович, который сочетал остроумие тостов с уважительным вниманием ко всем приглашенным. Сама несравненная Зизи-ханум пела для новобрачных и гостей песни всех народов Дагестана. А что выделывал Рамазан! Две струны комуза [4] Комуз — национальный музыкальный инструмент.
под его талантливыми пальцами смеялись, как дети, и гремели, как прибой Каспия, а плакали так неутешно, что у многих проступили слезы.
Когда грянула лезгинка, на круг вышел красавец архитектор, по проекту которого строится кинотеатр, где работает онемевший от счастья Хасан. Тряхнув смоляной гривой, архитектор попросил сыграть русскую плясовую; и как пошел выкаблучивать, да не просто, а с припевками, ну вот вроде этой:
От веселья кудри вьются,
Не берет их седина,
А с унынья — разовьются,
Потускнеют, посекутся —
Будет лысина видна!
— Все профессора — лысые! — нравоучительно заметил Тавтух, степенно поглаживая белоснежную бороду.
— …Но не все лысые профессора! — тихо отозвался Кичи-Калайчи и встретился со взглядом Тавтуха Марагинского. «Если и разразится гроза сегодня, то гром загремит от него», — только успел подумать старик в черкеске с газырями, как крикнул Тавтух:
— Ты!.. Ты сегодня смеешься! Посмотрим, что будет завтра! Тамада! Прошу слова! Я хочу сделать заявление… — Тавтух вскочил с места и кинулся к Дибиру. Его успели задержать, отвели и посадили на место. Куда там! Тавтух ногой отбросил стул, оперся руками на плечи сидящих и завопил: — Вымогатель! Ты куда положил мои двадцать пять рублей, подаренных невесте? Я нарочно купюру заметил! Вот!.. — трясущимися руками он выхватил из кармана мятый листок, отекшими, как у всех рабов Бахуса, пальцами тыкал в запись: — Вот смотрите! Номер Be Be девяносто шесть, тринадцать, девятьсот восемьдесят три! На орнаменте точка. Сам поставил! Проверьте деньги, подаренные невесте, — там нет моих двадцати пяти рублей! Клянусь могилой моей матери. Кичи-Калайчи опустил эту купюру в карман своей черкески или спрятал в один из газырей. Я в суд подам! С кем ты пьешь, следователь Дибир Махмудович? Ха-ха-ха! Скажешь, не получал нашего с Таймазом заявления об этом калымщике? Или не успел прочесть? Это сигнал от директора рынка и от меня. Я — Тавтух, а не лопух придорожный, как здесь сидящие! Ишь, нашел себе кормушку… Пенсию получает — сто двадцать. Мало! Садовником работает — это еще сто двадцать! Мало! Квартиру сдает бедным студенткам, по три настрига с каждой овечки имеет! И все ему мало!.. Кх-кха, у-у-у!
Читать дальше