Ахмедхан Абу-Бакар - В ту ночь, готовясь умирать...

Дибир помог старику надеть черкеску и почтительно распахнул перед ним дверь в приемную. А уж там старика подхватили «племянники».

И снова по городу волнами ходили хабары-слухи, прямо-таки фантастические:

— Слышали, что сегодня с Кичи-Калайчи произошло?

— Я лично видел: старика несли на руках!

— Не может быть! Еше вчера жив-здоров был, своими ногами шел!

— Да не умер он! На радостях племянники его на руки подняли и понесли! И такие все довольные, такие счастливые…

— Еще бы! Это же наш Кичи-Калайчи!

— Веселого нрава человек! Такой характер не займешь, не купишь.

— И даже в «Спортлото» не выиграешь!

Через год люди снова заговорили:

— Слышали? Видели? Кичи-Калайчи купил девять детских колясок! Почему девять? Сами догадайтесь!

Вы ничего не слышали о Салихе Кубталане? Достойный был во всех отношениях человек. Шестнадцати лет еще не исполнилось Салиху, когда взял его в ученики знаменитый в наших горах мастер-лудильщик Кичи-Калайчи.

Уроки мудрого пошли впрок способному. За два года Салих пешком обошел все аулы Машахатской округи, заглянул в каждый дом и так добротно перечинил все котлы, столь щедро покрыл их медью, что к весне третьего года не стало работы не только ученику Салиху, но даже его учитель Кичи-Калайчи остался без куска хлеба.

Вот и сегодня Салих направился через перевал Хабкай в надежде рукам найти работу и получить за свой труд столько, чтоб один раз наесться досыта. Куда там! Ни в одном дворе не получил он заказа и решил вернуться домой. Теплое весеннее солнце щедро грело Салиха, лучи легко ныряли в прорехи его черкески, прожженной серной кислотой, шарили в пустых хурджинах; щурясь от их теплой возни, Салих благодарно усмехался: «На солнце и без хлеба не холодно». Он весело переглядывался с каждой травинкой, храбро взламывающей каменную толщу гор. Заметив влажную дорожку, Салих поспешил к роднику. А там уже сидел хмурый, как туча осенняя, Кичи-Калайчи.

— Ассалам-алейкум, дорогой учитель! — обрадованный Салих протянул обе руки. Но Кичи-Калайчи даже не взглянул на ученика. — Задрав голову, старик спросил кого-то, кто вроде бы стоял на самой макушке горы:

— И как только земля носит таких людей?!

— Кого? — удивился Салих. — Если ты обо мне, то за какие грехи должна земля сбросить меня со своей груди?

Кичи-Калайчи опять посмотрел вверх:

— Если так проклинать, как я всю дорогу клял этого человека, неужели он может еще на ногах стоять, и даже тень на меня бросает?..

— Почтенный учитель! Чем я заслужил такую кару?

— Не называй меня так! Шайтан твой учитель! Лучше бы руки мои отсохли! Глаза бы пусть ослепли в тот же день, когда я посадил рядом с собой этого… Учил, учил, а ты что наделал?!

— А что я?.. Как велели, так и сделал… — мялся Салих, подергивая себя за ухо, чтоб не улыбнуться; зная свою смешливость, ученик придумал способ спасаться от гнева вспыльчивого лудильщика.

— Вот именно! — Кичи-Калайчи с хрустом повернулся в сторону Салиха. — Делал, делал… Не только себя, но и учителя лишил заработка! Чему я учил тебя? Отвечай!

— Блюда лудить… котлы паять…

— Молчи! Не тебя спрашиваю! — Кичи-Калайчи поерзал, усаживаясь поудобнее на плоском камне. — Себя спрашиваю: зачем, глупец, передавал свое умение? Кому раскрывал секреты? У него же не голова под папахой, а котел нелуженый! Ко-тел! Можешь лопнуть; да, я сказал: ржавый котел! И не подумаю взять это слово обратно! Что главное в нашем лудильном деле? Отвечай!

— Быть честным! Так работать, чтоб все блестело и звенело…

— Молчи, когда старший говорит! — Кичи-Калайчи так вскинул руки, что поехал вниз с камня. — Честный какой! Разве не я говорил: когда заделываешь дырку, смотри, рраз! — Он с силой ткнул пальцем правой руки в середину тощей ладони левой руки. — Этой дырки как не бывало! Еще дыра — и эту, рраз! — залатал!

А во-от эту, махонькую, даже еще не дыру, а только намек на дыру, — эту оставь. Ос-тавь! Потому что живому человеку каждый день хоть на чурек, а надо заработать! Говорил я тебе? Отвечай! Нет, я сам скажу: говорил! И когда медью посуду покрываешь, не лепи медь кизячьей лепешкой, а покрывай то-о-оненько, чтоб уже после третьей варки посуда снова к тебе в руки просилась! Зачем все это говорил? Кому по сто раз на дню говорил? Или ты — глухой? Или я — дурак?!

— Но разве это… честно?