Василий Гроссман: Степан Кольчугин. Книга первая

Трезвость пришла к нему в этот день. Все тронутое таинственностью, все, что манило и вызывало радостное биение сердца, исчезло, как призрачный мир туманного рассвета исчезает при спокойном дневном свете. Там, где в неясном полумраке рисовались узорчатые стены темно-зеленого камня, чудесные постройки, пугающие и манящие чудовища с протянутыми к небу лапами, среди которых путник двигался, ощущая трепет и радостное ожидание все новых и новых чудес, вдруг подул ветерок, унес клочья тумана, солнце осветило широкую долину, ряды невысоких елок, несколько деревьев, поваленных ночной бурей, два-три обгоревших пня и ровную, спокойную линию слияния коричневой земли с светлым простором неба.

Вся жизнь лежала перед ним, простая и суровая; он впервые подумал о ней спокойными мыслями взрослого человека. И мысли эти не вызывали радостного кружения головы и тревожного сердцебиения. Он думал, что Веру взять к Романенковым нельзя: очень уж тесно. Хорошо бы нанять квартиру поближе к заводу, поселиться вместе с матерью и Павлом; мать занялась бы хозяйством, а Вера сможет продолжать работать на заводе, — перед ним встал длинный ряд однообразных дней упряжек, и он невольно провел рукой по щекам и подбородку. Ему показалось, что лицо обросло бородой. Если мать перестанет стирать белье, то денег будет меньше рублей на десять — пятнадцать, а на одного человека в семье станет больше, — значит, не обойтись без того, чтобы Вера работала. А тут еще дети, наверно, начнутся.

Ему стало смешно и неловко, он ухмыльнулся и сплюнул.

«Химик-то! Вот не думал, чтобы с ним такой случай произошел… А то взять да уйти?..»

Но трезвые мысли сразу же перебили.

Куда? Голодуха… Каждый день у завода стоят толпы мужиков из голодающих губерний, просятся работать. Да и не уйдет он никуда с завода. Да и зачем уходить? Нет, никогда он не уйдет отсюда. Скорей, возможно скорей нужно нанять квартиру, — пришел вечером, и спать легли…

Он подошел к дому и у ворот встретил мать.

— Ты куда, домой или из дому? — спросил Степан.

— В лавку, гости к нам пришли, — сказала Ольга, — уже давно сидят, тебя ждут.

«Вера, что ли, — подумал Степан, — или Пахариха с мужиком своим? Вот история!» И, не спрашивая ни о чем мать, он торопливо, чувствуя неловкость, пошел к дому. «Ишь ты, сразу как, и подумать не дали, — взволнованно и раздраженно думал он, проходя через сени, — заспешили, вот тоже!»

Он вошел в комнату и опешил. За столом сидел незнакомый человек в черном пиджаке, в синей косоворотке, большой, темнолицый, с коротким ежиком волос над широким морщинистым лбом. Несколько мгновений он внимательно и зорко оглядывал Степана, и Степан, растерявшись, смотрел на него. «Может быть, мастер с Макеевского завода?» — подумал он.

— Что ж вчера не пришел? — спросил гость и добавил: — Не узнаешь? Да и я бы не узнал, как раз в два раза больше стал.

И только Степан услышал его глухой, спокойный голос, как сразу же узнал и вспомнил.

— Я говорил, что узнает! Я прямо сказал: узнает, — торжествующе сказал с печки дед Платон.

— Да, серьезный молодой человек, — сказал Звонков, разглядывая Степана.

Странное смешение чувств произошло в Степане. Воспоминания о человеке, стоявшем перед ним, были связаны с порой рабочего восстания пятого года.

Каждый прожитый год отделял Степана все дальше от того времени, и хотя воспоминание становилось со временем обаятельней, оно теряло вещественность своей связи с жизнью, уже не вмешивалось в жизнь, а поднялось над ней, существовало, как существует сказка. И должно было случиться, что в день, когда Степан поглядел на мир сухими глазами взрослого человека, в день, когда сама любовь предстала перед ним в суровых житейских одеяниях и принесла с собой трезвость, сказочный человек, поразивший его детское воображение, вновь стоял перед ним, смотрел на него, держал его руку в своей руке…*****

— А ну, давайте я с печки слезу, — сказал дед Платон.

Степан протянул ему руку, и дед, сердито сопя, стал спускаться вниз.

— Легче, легче, — говорил он, но только ноги его коснулись пола, раздраженно сказал: — Пусти, чего держишь.

Степан переглянулся с Звонковым, и тот улыбнулся весело и лукаво и быстро подвинул табурет старику.

— Думаешь, я совсем обессилел, — говорил дед Платон, кривясь от боли, — нет, вот когда случай на доменной вышел, я до самого завода бег. А тут уж такой гость почтенный, как с ним не посидеть за столом.

— Марфа где? — спросил Звонков.