Иван Елегечев - В русском лесу

А дальше произошло вот что. Со стороны города на укромную окраину подуло вдруг ветрами, издалека натянуло тучи, у горизонта загромыхало, резанули молнии — приближался тревожный грозовой час. Дым с подворья, где топилась баня, летел клочьями. Таиса с Евдокией нервно, торопливо снимали с веревки и белье и другие монатки, заносили их в свои комнатки, досадуя на грозу, налетевшую так не ко времени.

После того как все было перенесено в дом, две вдовицы сошлись на обшей кухоньке и принялись судить Хавроньюшку. Такая-сякая, хитрая, с задней мыслью. Евдокия давно уже заметила, что она способна на подвох. И Таиса не из простачек, понимала: Хавронья, хоть и ростиком мала, да шустра, интерес свой блюдет, известно, своя рубаха ближе к телу. Ишь, сообразительная какая, знает, в чем пожилой человек больше всего нуждается — в баньке...

— Бесстыжая она, — сказала Евдокия, — в бане работает, всего нагляделась.

— Деревенская она, — добавила Таиса. — Мы — простые с тобой, она прямо как ехидна.

Мытье костей Хавроньюшке было прервано оглушительным ударом грома, будто в таз над головой скалкой ударили, после которого разразился обильный ливень. Вдовицы, удалившись каждая в свою комнатку, закрыли форточки, присели подальше от окон и отдались грустным размышлениям о счастье, о несчастье, которые сваливаются на людей так неожиданно, о годах, которые проходят без возврата, не принося радости...

Гроза мало-помалу улеглась, в природе водворился порядок, наступили вечерние сумерки. Вдовицы по-прежнему сидели каждая в одиночестве, отдаваясь грустному настроению.

И вдруг с треском распахнулась калитка подворья Веры Яковлевны, из калитки вырвалась, будто гнались за ней собаки, босая, простоволосая Хавроньюшка и со всех ног бросилась к телефонной будке, что напротив автобусной остановки. Покрутила диск, сказала что-то в трубку, бросила ее и обратно сломя голову в дом Веры Яковлевны. Ясно, что-то произошло, а что — невдомек ни Таисе, ни Евдокии. Но вскоре все стало ясно. К воротам дома парикмахерши подкатила, громко сигналя, карета «скорой помощи», из машины вышли люди в белых халатах и вошли в калитку. Ага, догадались вдовицы, видно, Вельямину Вельяминовичу нехорошо стало: замассажировала, видать, его Хавроньюшка, перестаралась...

Все обошлось благополучно. Поздно вечером, уже в кромешной темноте, с виноватым видом заявилась Хавроньюшка и, не дожидаясь расспросов, все рассказала. Баньку она истопила жаркую, но умеренную, Вельямин Вельяминович разоблачился и забрался на полок, Хавроньюшка для начала принялась стегать его березовым веником. Раз-другой слегка ударила по спине, а он просит: наддай покрепче, баушка! — Хавроньюшка видит, что он горячий пар дюжит, плеснула на каменку из медного ковшика, пар взвился клубами, она тут наддала еще покрепче, второй веник схватила и в две руки заработала изо всех сил. Долго парила, устала. Сказала: поди, хватит, а он не отвечает — хрипит. Тогда она догадалась, что сомлел, стащила его волоком с полка на пол и студеной водой окатила, а сама бросилась к телефону — вызвать врача.

Врачи укол старику сделали, в постель уложили. Полежал Вельямин Вельяминович в мертвой неподвижности час-другой, потом в себя пришел, говорит шутейно: чуть, говорит, штиблеты не откинул. Признался: сердечный инфаркт он перенес, наложен ему на жаркие бани запрет...

— А что, он вдовый или женатый сам по себе? — спросила, выслушав рассказ, Евдокия.

— Не поинтересовалась я, — ответила Хавроньюшка, — да и ни к чему мне это.

— А почто не спросила? — поинтересовалась Таиса. — С виду он ведь ничего себе мужик, стариком не назовешь.

— То-то и оно, что только с виду, — сказала Хавроньюшка, сопроводив слова грустным вздохом.

Парикмахерша Вера Яковлевна не возвращалась с курортного юга долго — целый месяц. Несмотря на то, дом ее находился под бдительным присмотром. Сомлел от банного перегрева караульщик Вельямин Вельяминович, слег в постель от сердечного приступа, но за домом присмотреть было кому, и сам караульщик тем более не страдал от невнимания. Три вдовицы — Евдокия, Таиса и Хавроньюшка мирно, по-доброму сговорившись между собой по очереди, каждый день навещали занедужившего старика, ухаживали за ним, носили еду, ублажали его разговорами на темы о жизни, о вдовьем одиноком положении. Вельямин Вельяминович, тихо лежа в постели, слушал вдовиц, соглашался с ними, а иной раз и о себе рассказывал: он тоже вдовый, и ему хотелось бы под уклон дней обрести какую ни на есть персональную сердечность. Такие слова подбадривали вдовиц, и они скромно опускали глаза и молчали, тайно поджидая от старика заветных слов и поступка, от которого, быть может, изменилась бы вся жизнь одной из них.